Гермес Трисмегист

 

Страницы:

 

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

     

  

Это ответвление герметизма нашло свой путь в римской теологии, представленной Варроном, охотно рекламирующимся легендой, по которой Эвандр, царь Аркадии, колонизовал римский Палатин перед прибытием Энея; действительно, это догма Варрона, которую сохранил для нас Святой Августин в своем "De civitate dei" ("О государстве божьем"): "Sermo ipse dicituresse Mercurius" ("Само Слово и есть Гермес"). Именно из теологии Варрона, должно быть,  черпал Гораций, издавая догму о воплощении МеркурияГермеса- Логоса, как я говорил в моей статье "Мессианизм Горация" ("Antiquite Classique", VIII, 1939, с. 171).

 Еще один шаг к философии состоит в том, что сказано о четырех стихиях. Правда, что эта философема весьма поверхностна; ее охотно приписывают Эмпедоклу, но хор Эсхила "Хоэфорах" 585-592 доказывает, что она более древняя. Следует отметить здесь необходимость этого нового обращения к Эсхилу - тому самому, который ввел в свои "Психагоги" "мифическую историю", касающуюся герметизма Аркадии. Случайное ли это совпадение? В остальном доктрина четырех стихий, какой бы поверхностной она ни была, соединена в нашей космогонии с идеей борьбы: Гермес, исполнитель воли Зевса, кладет конец борьбе стихий и  принуждает космос выделять их - идея, покоящаяся уже в самом понятии космоса. Ту же идею мы встречаем развитой в космогонии Овидия в "Метаморфозах", идею, очень отличающуюся от той, которую Гесиод представляет нам в своей "Теогонии", - не говоря уже об идее "Генезиса". Мы gdeq| ограничиваемся подобными чертами. Но все-таки заметна и оплошность: Гермес обращается с речью к стихиям, и именно по причине его ораторского вмешательства борьба уступает место согласию. Следовало бы ожидать, что поскольку Логос существует, то именно он должен был произносить эту чудесную речь. Но нет: поэт вводит его в действие позже. Таким образом, его композиция несовершенна.

 Далее мы имеем кое-что Анаксагора. Гермес прежде всего привел в движение пылающий эфир, palindineton eteuxen (я бы предпочел эту реконструкцию вместо palindineton ananken Райценштайна). Хорошо, эта реконструкция отсылает нас к VI веку до Рождества Христова, в чем нет ничего удивительного. Но вот семь зон эфира и "правители звезд" (astron hegemonees), за которыми они закреплены, - поэт довольствуется тем, что устанавливает их астрономическое значение? Не углубился ли он, поскольку ему предоставилась чудесная возможность, в бездну астрологии? Случай нас дразнит еще раз тем, что до нас не дошла клаузула стиха после ale hon - "чей блуждающий путь..." Ну и что же? Райценштайн предлагает teirea dinei, что мне кажется нечитабельным: teirea - это созвездия восьмого неба, неба звездного, и невозможно согласиться с тем, чтобы движение семи планет, концепции поэта, имело бы какоелибо влияние на неподвижные звезды небосвода. А теперь сравним это с подобным выражением из "Поймандра" (9): "Творческий Ум" - мы уже знаем, что он соответствует Гермесу из космогонии - "сотворил семь правителей (dioiketas), которые окружили кругами чувственный мир; и их правление называется Судьба". То есть движение планет руководит судьбой людей; и так Райценштайн сам невольно интерпретировал слова Поймандра. Но в таком случае продолжение ale hon должно было бы быть приблизительно такое: moiran hyphainei, "чей блуждающий путь управляет Судьбой" - и в концепцию нашей поэмы была бы введена астрология. Вот мы дошли до александрийской эпохи; она не является последним этапом рассматриваемой нами эволюции. Последний - это, скорее, тот, о котором свидетельствует первый стих фрагмента: exerysas tina moiran hees polyeideos alkes извлекая частицу из своей многоформенной силы.

Несомненно, речь идет о сотворении Гермеса Зевсом: поэт сам это подтверждает в следующем стихе. Но каким образом он его сотворяет? Эманацией - объясняет Райценштайн, и это объяснение остается, я должен признать, наиболее правдоподобным. Если Поймандр не предлагает нам иного решения загадки. Слова, предшествующие тем, которые мы только что процитировали, выражают следующую идею: бог Нус в своем двуполом (arrhenothelys) качестве, будучи жизнью и светом, породил иной Нус Нус Демиург. Как мы уже знаем, Нус из "Поймандра" соответствует Зевсу из космогонии, Нус Демиург - Гермесу, и если бы мы должны были представить себе сотворение, развитое в космогонии, согласно "Поймандру", мы должны были бы согласиться с двуполостью Зевса. Двуполые существа не являлись неслыханными в греческой мифологии даже до вторжения восточной мифологии; mn чтобы поверить в двуполость Зевса, нам нужны более выразительные свидетельства. И в остальном слова, цитированные из космогонии - "извлекая частицу", - плохо подчиняются такому объяснению. Таким образом, остается эманация, и с ней плавающие и туманные идеи III века до Рождества Христова.

                            IX

Нам остается еще разрешить один-единственный вопрос: путь, которым герметизм должен был прибыть из Аркадии в Египет. Мне кажется, что я его ясно воспроизвел в моей статье "Hermes und die Hermetik", опубликованной в "Archiv fur Religionswissenschaft",VIII,1905 (с. 321-408) и еще раз во  втором томе моего "Iresione" (с. 154-230): со своей родины,

Аркадии, он переместился на Кирену, а оттуда - в Египет; этот путь настолько естественный, что нужно было бы его принять даже вопреки всем другим указаниям; а что такие указания есть, это я доказал многочисленными фактами в моей статье. И я до сих пор не могу понять несогласие ученых с этой частью моего тезиса. Однако я очень признателен

Господину Пфистеру (Pfister, Philol. Wochenschr, 1925, с. 616) за поддержку, которую он оказал моей точке зрения. В остальном же я должен сказать: подождем. Истина, которую, как мне кажется, я предвосхитил, пробьет себе дорогу, несмотря ни на кого и ни на что.

Б. А. ТУРАЕВ

ЕГИПЕТСКАЯ  ЛИТЕРАТУРА*                                                              (отрывки  из  книги)    

ТЕКСТЫ  ПИРАМИД*

Древнейшим литературным памятником значительного объема, дошедшим до нас из Египта, являются тексты, начертанные на внутренних стенках в пирамидах царя V династии Униса и царей VI династии Атоти, Пиопи 1, Мернера и Пиопи II в Саккара. Открытые в 1880 г. Масперо и затем в течение ряда лет им издававшиеся с предварительным переводом, эти тексты сделались исходным пунктом для изучения египетского языка, религии и культуры и, вместе с тем, одним из самых важных памятников общечеловеческого значения. Это едва ли не древнейшее произведение религиозной литературы человечества. Содержание их - древний заупокойный ритуал, или, вернее, собрание магических формул и изречений, имевших назначением обеспечить усопшему царю бессмертие и благополучие за гробом.

Таким образом, в Текстах Пирамид было найдено первое звено той непрерывной цепи заупокойных магических памятников, которая тянется на всем протяжении египетской  языческой (отчасти и христианской) цивилизации и наиболее известным представителем которой до тех пор был сборник, названный в науке "Книгой Мертвых".

* Б. А. Тураев. Египетская литература. - СПб., 1920.

В зависимости от продолжительности царствований, а также вследствие естественных приращений с течением времени, в различных пирамидах тексты имеют различный объем. Пирамида

Униса дала 649 строк, Атоти всего 399, Пиопи 1 - более 800, Пиопи II - почти 1400. Весьма многие изречения повторяются в двух и более пирамидах; всего насчитывается 712 изречений различной длины - от одной фразы до сравнительно объемистых текстов. Для тех, кому известны этого рода произведения у других народов, здесь найдутся знакомые черты: заговоры, действенность которых основана на вере в силу слова, в силу знания имен существ, с которыми связано загробное благополучие, ссылки на прецеденты из истории богов, а вследствие этого намеки на мифы, нередко для нас непонятные, употребление храмовых ритуальных текстов в качестве заговоров, иногда с приписками, свидетельствующими о силе данного изречения в устах знающего и правильно  произносящего его. Таким образом, эта богатая сокровищница заключает в себе возгласы и формулы, сопровождавшие заупокойные обряды, заклинания против демонов, пресмыкающихся и других врагов умершего царя, молитвы и обрывки мифов, служившие тем же магическим целям. Все это написано архаическим языком и письмом, архаической орфографией, приспособленной для магических целей и избегавшей употребления иероглифов, изображавших живые существа, способные вредить покойному даже со стен надписи. Gekem{i цвет иероглифов, цвет воскресения, уже внешним видом свидетельствует, что этот древнейший литературный памятник человечества является вместе с тем и древнейшим словесным протестом против смерти и средством словесной борьбы с нею - борьбы, явившейся в помощь монументальной борьбе, которая выражалась дотоле в сооружении колоссальных царских гробниц, лишенных  аких-либо надписей или изображений.

 Было ли появление Текстов Пирамид только в конце V династии результатом сознания недостаточности одного материального обеспечения умершего, бессмертие которого мыслилось в пределах гробницы, хотя бы и колоссальной пирамиды в Гизе, или начало их распространения в эпоху пирамид Саккара обусловливается окончательным торжеством при V династии илиопольской доктрины, с которой они тесно связаны, вопросы, на которые мы затрудняемся ответить. Большинство исследователей считает этот сборник крайне сложным по составу и склоняется к тому, что целый ряд изречений возник в эпоху гораздо более древнюю, чем время первой записи текстов. Не говоря уже об архаизме языка и орфографии, о крайней грубости представлений, не играющих роли решающих критериев, когда дело идет о религиозных, особенно ритуальных текстах, мы встречаем намеки исторического характера, указывающие на условия эпохи до объединения Египта в одно государство и до присоединения к нему смежной с Нубией области. Весьма вероятно, что некоторое количество изречений уходит в "додинастическую" эпоху. Неоднократно в текстах изречений находятся ссылки на магические тексты, не вошедшие в состав сборника и до нас не дошедшие, также весьма древние, очевидно более древние, чем сборник. Но и в пределах времени записи пяти редакций сборника (около полутораста лет) замечается некоторое развитие и в религиозном, и в литературном отношениях. Первая пирамида еще почти всецело вращается в области религии Ра и солнечно-небесного пребывания усопших; последующие все больше и больше уходят к Осирису; иногда это замечается не только в новых изречениях, но и в новых редакциях старых; количество текстов разрастается, встречаются намеки на современные исторические события, начинает, хотя и робко, проглядывать нравственный элемент. Кое-где можно усмотреть работу редакторов-жрецов, но в общем эта работа была крайне поверхностна. Она ограничилась прежде всего заменой почти везде местоимений первого лица (первоначально изречения влагались в уста самому покойнику) именем царя и третьим лицом, затем немногими затушевками и вставками, может быть, тенденциозного характера. Сумбурный характер сборника остался без изменения – тексты нагромождены без системы, случайно и в разных пирамидах расположены в различном порядке, за исключением жертвенного ритуала, выделенного особо. Внешнему беспорядку соответствует и внутренняя несогласованность - противоречивые представления уживаются бок о бок, и нарисовать по Текстам Пирамид стройную картину египетских верований о загробном мире было бы неосуществимой задачей. Jnmewmn, причинами этому в значительной мере являются и

магический характер сборника, и египетский консерватизм, и египетский способ мышления и выражения. Изречения должны быть в запасе на все случаи, должны предусматривать все мыслимые условия загробного пути и пребывания; мышление образами и неумение выражаться абстрактно способны ввести в заблуждение современного читателя, но все же остается еще немало того, что указывает на отсутствие у египтян способности к литературной систематизации и даже известного канона их религиозных представлений. Все это, в связи с архаическим словарем и языком текстов, делает их весьма трудными для уразумения, и переводы тех немногих образцов, которые мы даем, мы считаем лишь крайне несовершенными попытками познакомить с характером этого древнейшего памятника. Этот характер с литературной стороны в значительной мере подобен свойственному более поздним памятникам этого рода. Предназначенные для ритуального произношения тексты должны влиять и словами, и звуковыми эффектами. Отсюда параллелизм членов в звуках и мыслях, аллитерации, употребление магических имен и непонятных сочетаний звуков. Вошедшие в сборник гимны (богу Ра, Осирису, Нилу) еще слишком кратки и сухи. В некоторых изречениях замечаются зачатки диалогической формы. Во многих встречаются ритуальные повторения.

МЕМФИССКИЙ БОГОСЛОВСКИЙ ТРАКТАТ

Счастливый случай сохранил нам обрывки одного древнейшего памятника египетского богословия, указывающий на то, что уже в эпоху пирамид, при отсутствии определенного для всего Египта канона, египетская религия открывала дверь богословским умозрениям, развивавшимся под сенью храмов в различных центрах религиозной жизни. Уже самые Тексты Пирамид находятся в несомненной связи с умозрениями илиопольского жречества, провозгласившего Эннеаду солнечного бога Атума-Ра и сопоставившего с нею хтонические божества. В соседнем большом религиозном центре - Мемфисе, сделавшемся и политической столицей, происходила аналогичная работа богословской мысли. Около 720 г. эфиопский фараон Шабака, вероятно, по просьбе жрецов главного мемфисского храма в честь Птаха, повелел начертать на черном граните текст, который до тех пор как "произведение предков" хранился написанным на папирусе и не мог избежать разрушительного действия двух тысячелетий: "он был проеден червями, и его не понимали от начала до конца". Жрецы имели основание дорожить этим документом - он был плодом тенденциозного богословствования, доказывавшего верховенство и единство их бога. Но спасти целиком памятник было уже нельзя - сильно пострадало начало, много пробелов оказалось и в средине, да и язык был настолько архаичен, что иерограмматы храма не нашли возможным последовать непохвальному обыкновению своих не отличавшихся строгостью филологических приемов современников и почти не изменили древней орфографии, едва ли сами понимая памятник в его целом. Но с ним случилась новая беда: поздние обитатели местности Мемфиса сделали из него мельничный жернов, вследствие чего погибла еще часть иероглифических строк. В таком виде камень попал в Британский Музей еще в 1805 г. и rnk|jn недавно, благодаря трудам Брестеда и Эрмана, был оценен по достоинству.^2 Пред нами древнейший памятник богословия, возводящего все существующее к единому началу - местному богу Птаху. Найдя текст глубочайшей древности, излагавший в драматической форме историю Гора и Сетха и, кажется, бывший известным и авторам сборника Пирамидных текстов, мемфисские жрецы дали к нему комментарий, в котором они объявили происшедшими в местности Мемфиса главнейшие эпизоды этой истории и отождествили своего бога с Гором и первобытным "отцом богов" Нуном, из которого произошло  восемь других Птахов, в числе которых – родители илиопольского Атума и "величайший" Птах "сердце и язык Эннеады", обыкновенно в общеегипетской религии именуемые Тотом и Гором. Форма Птаха, "Обладатель сердца и языка", и создала все существующее от богов до червей и учредила культ. Таким образом мемфисский богослов едва ли не в половине III тысячелетия до Р. X. измыслил своеобразную монотеистическую систему и объяснил весь мир как результат мысли и слова божества! "Все сущее получило бытие сначала в сердце", т. е. в мысли верховного существа, "язык", т. е. слово которого вызвало их к реальной жизни. Мы не удивимся, что этот текст уже использован историками учения о Логосе и исследователями источников герметизма.

Б. А. ТУРАЕВ                                                                                              БОГ ТОТ* (отрывки из книги)                                                                     

МИФ                                                                                                             ИБИС - ТОТ - ИМЯ

История застает Египет уже вполне сложившимся государством, все стороны жизни которого достигли довольно высокого развития. Подобно языку, администрации и социальному устройству, и религия самого древнего исторического периода Египта заставляет предполагать многовековое развитие, но здесь наука располагает большими средствами для уяснения, по крайней мере, общего хода этого развития: к услугам ее bk~rq и общий всем религиям консерватизм, и древнейший в мире религиозный памятник, на который мы уже имели случай указать, - тексты пирамид. Наконец, нельзя относиться слишком пренебрежительно и к аналогиям, особенно если дело идет о родственных по происхождению и близких по условиям жизни народах.

* Б. А. Тураев. Бог Тот. - Лейпциг, 1898.

Общий ход истории египетской религии мало чем отличался от ее хода у других языческих, особенно семитических народов; главные отличия обусловливались природой Египта. Так, сухость климата и возможность сохранять тела были одной из причин необыкновенного у других народов развития учения о загробном мире; вечно ясное небо выдвинуло на первый план религию солнца со всеми ее разнообразными и нередко странными догматами и учениями; зависимость жизни страны от Нила наложила также свою печать на ее религию, проникнув ее всю мифом Осириса. К числу особенностей египетской религии, поражавших во все времена, особенно же во времена упадка, иностранцев, относится и культ животных, который существовал, правда, и в других религиях, но в египетской достиг наибольшего развития. Здесь природа страны имела огромное влияние на воображение ее первобытного обитателя, но спрашивается, не играла ли роли в этом процессе и раса.

К сожалению, вопрос об этом, равно как и о происхождении египтян, принадлежит к числу не относящихся к нашей компетенции; что же касается специалистов, то они до сих пор продолжают высказывать мнения, друг другу противоречащие. Для нас, в данном случае, этот вопрос не имеет существенного значения; кем бы ни были первобытные обитатели Египта, религия их, во всяком случае, началась с фетишизма: обожание видимых предметов предшествовало у них почитанию их, как носителей духа. В этом убеждает нас, между прочим, и то обстоятельство, что еще в текстах пирамид весьма нередко встречаются параллельные места, где имя того или другого божества прямо заменено изображением предмета, с ним связанного, например, вместо имени Кеба мы встречаем иероглиф земли, чего нет нигде во всей последующей литературе; Сет оказывается с детерминативом камня; вместо имени Тота постоянно встречаем иероглиф ибиса. В текстах пирамид мы нигде не находим фонетически выписанным имени этого бога, впервые его полную орфографию дают мастаба Brt на Саккарском поле*1 и ермопольские памятники среднего царства; его выписывают гробницы номархов El-Bersheh, а между тем в других случаях тексты пирамид обнаруживают особенную склонность к полным орфографиям. Едва ли мы ошибемся, если увидим в этом факте проявление религиозного консерватизма.

Ибис принадлежал к числу животных, которые должны были особенно подействовать на египтянина, этого прилежного наблюдателя природы страны, от которой зависело его существование. Кроме связи с жизнью священного творца и ohr`rek Египта - Нила, эта птица, но отзывам современных натуралистов^2, отличается "редкой понятливостью, приятным нравом и большим развитием душевных способностей". Истребление ибисом гадов и вредных насекомых, этого бича Египта, особенно в первобытное время непроходимых болот и лесов, также заставляло видеть в нем благодетельное существо. Не могли не обратить внимания придававшего этому большое значение египтянина и полная достоинства осанка, легкий изящный полет, мерная походка. С нашей точки зрения для первобытного обитателя Нильской долины этого было достаточно, чтобы признать затем ибиса носителем благого, премудрого и таинственного духа, подобно тому как в кобчике, этом высокопарящем царе птиц, он желал видеть верховное божество.

Связь между жизнью ибиса и луной, по-видимому, также наблюдалась в Египте, по крайней мере древние классики сохранили на это кое-какие указания. Здесь будет не лишним познакомиться вообще с теми известиями, которые передают нам греко-римские писатели; правда, они писали, хотя нередко и со слов египтян, но уже не египтян фараоновских времен, но все же они стояли ближе к первобытным воззрениям на природу, чем мы, и может быть, среди их заметок, часто полных школьных измышлений, а то и простых недоразумений, найдутся и такие, которые сохранили в себе отголосок глубокой древности. Наиболее полный трактат об ибисе принадлежит Элиану. Вот что пишет этот автор в 10 кн. 29 гл. своих "llepi";a)(BVi8ioTTn:oc;": "О следующих особенностях ибиса я слышал в египетских рассказах. Спрятав шею и голову в перья под грудью, он представляет подобие изображения сердца. Что он очень враждебен животным, гибельным для людей и плодов, я уже сказал выше. Соединяется клювом, также и рождает детенышей. Египтяне рассказывают и меня с трудом убедили, будто занимающиеся бальзамированием животных и сведущие в этой премудрости признают, что внутренности ибиса длиной в 96 локтей. Слышал я также, что ходит он, делая шаги длиной в локоть. При затмении луны закрывает глаза, пока богиня снова не засияет. Говорят, что он любезен Ерме, отцу словес, так как по виду подобен природе слова: черные перья можно сравнить с умалчиваемым и внутри обращающимся словом, белые же - с произносимым и слышимым, слугой и вестником, так сказать, внутреннего. О том, что животное это весьма долговечно, я уже сказал. Анион рассказывает и приводит в свидетели ермопольских жрецов, которые показывали ему бессмертного ибиса. Это кажется и ему весьма далеким от истины, да и для меня совершенно ясно было бы, что это ложь, если он даже и был такого мнения. По природе ибис весьма горяч и прожорлив; ест гадость: питается змеями и скорпионами; но одно переваривает легко, из другого выбирает более удобное для еды. Весьма редко можно видеть ибиса больным. Всюду ибис запускает свой клюв и не обращает внимания на грязь, ходя по ней, чтобы и там что-либо подстеречь. Идя же спать, моет предварительно и чистит ложе. Вьет гнезда на финиковых пальмах, избегая котов: mekecjn этому животному взобраться и вскарабкаться на финик, будучи постоянно отталкиваемым и отбрасываемым выступами ствола". Плутарх^3 сообщает нам со слов египтян, что "ибис, только что вылупившись из яйца, весит две драхмы, сколько сердце новорожденного. Расстоянием ног между собою и клювом образует равносторонний треугольник".  "Египтяне" узнали и стали подражать клистирю ибиса, промывающегося морской водой^5. Жрецы при омовениях пользуются водой, из которой пил ибис: если вода отравлена или вредна, он не подходит... Ибис, убивая смертоносных пресмыкающихся, впервые научил пользованию врачебным промыванием.... Пестрота и соединение черных перьев с белыми представляет подобие серповидной луны".^6.

Но действительно ли таковы были причины, сделавшие из ибиса всеегипетское божество? Судя ex eventu - да, но нельзя забывать, что древние сами объясняли зоолатрию весьма различно и что представления о животном царстве были у них далеко не те, что в наше вооруженное наукой время. Но причины, приведенные нами, настолько просты и естественны, настолько вытекают из наблюдений природы и настолько подтверждаются последующим, что едва ли есть возможность сомневаться в их действительности. С другой стороны, воззрения на животное царство и сказки о нем являются большей частью уже результатом некоторой культуры и часто сами покоятся на зоолатрии. Что касается последнего обстоятельства, то приходится считаться с обычным в истории религий фактом: последующим поколениям кажется слишком простым и естественным то, что действовало на их предков; они подыскивают другие, более глубокомысленные объяснения. Конечно, чем позднее, тем они делались курьезнее и произвольнее. Ибис и Тот были часто синонимами во все времена египетской истории. "Явись мне, Тот, почтенный ибис", восклицает один из его почитателей времен Рамессидов.*7 "Я - великий ибис, вышедший из чрева Мут, я - образ Осириса Онуфрия, Тот - имя мое", - говорится в заупокойных папирусах еще более позднего времени. Но как египтяне этих эпох объясняли себе это сочетание или, другими словами, какие представления соединяли они с ибисом? Мы не будем здесь долго останавливаться на тех местах, где проявилась во всей силе этимологическая страсть или, вернее сказать, ненасытная потребность аллитераций и игры слов древних египтян, особенно в магических текстах, где на сочетания звуков обращалось преимущественное внимание и смысл оставался нередко неясен даже для самих произносивших; к числу таких мест относится, например, известный и повторяющийся в нескольких магических сборниках стих, которому понравилось созвучие имени ибиса с корнем посылать: "Тот послал царей - отсюда имя его ибис"^8.  Очевидно, из таких аллитераций нельзя заключать о религиозных представлениях. Точно так же и те сведения о происхождении зоолатрии, которые сообщает со слов египтян Диодор (1, 86-87), могут указывать только на представления его современников. Первое из них - будто боги под видом животных укрывались от насилия и варварства - было, по- bhdhlnls, довольно распространенным; Ovid. Metam. V, 325 sq, очевидно, - вариант его: Меркурий в нем превращается в

ибиса из страха пред Тифоэем. Вторая причина, приводимая

Диодором, имеет основание в гербах номов, особенно распространенных на стенах птолемеевских храмов; третья, пожалуй, ближе всех к настоящему положению дела. Гораздо важнее в этом отношении те места, где говорится о понятиях, соединявшихся с ибисом. Так, один гимн нового царства в честь Ра, после восхвалений этого верховного все наполняющего божества, продолжает: "созерцаю я тайны его в ковчежце ибиса. Он создал землю для одеяния тела его, повесил небо для души своей, родил мать свою, наводнил потоки, совершил все сущее, вырастил древо жизни"^9. От времени Горемгеба сохранилась в Турине статуя, в надписи на которой говорится о царе, что "планы его это походка ибиса Тота"*10, т. е. имеется в виду мерность и важность, качества, на которые мы уже указывали. Затем и распространенный в массе экземпляров более поздний заупокойный текст, известный под условным заглавием "Да процветает имя мое"", также дает нам несколько указаний на роль ибиса в представлениях древнего египтянина. "Я ибис, голова которого черна, живот бел и спина голубая". Дай мне сиять, как ибису великому, вышедшему из чрева Мут. Я - образ Осириса Онуфрия, Тот называют меня по имени, я – ибис в 5 локтей, спина моя из серебра южного, я - великий бог, вышедший из барки секти, я - серебро, вышедшее из горы восточной"^13. "Да буду я жив, о владыки жизни: я ибис, повторяющий жизнь".^14 Если первая цитата рисует нам тот род ибисов, который еще и теперь возбуждает внимание путешественников, хотя большей частью и не в собственном Египте и который был действительно священным", то две последних, по-видимому, вводят нас в сферу религии солнца. "Происшедшим из чрева Мут" был Хонсу - лунное божество Фив, с которым, как мы увидим ниже, был сопоставлен Тот еще раньше времени составления этого папируса; "серебром, вышедшим из восточной горы", также вполне прилично называться лунному божеству; что же касается "возрождения к новой жизни", то это обычный эпитет месяца. Наконец, что касается различных сравнений ибиса с сердцем, которые мы встретили у греческих писателей, то они, очевидно, являются результатом некоторого недоразумения: египтяне, действительно, по крайней мере, в поздние времена, говорят о связи ибиса с сердцем. Например рар. Rhind в изд. Бругша pi. Ill, 10, где говорится о покойнике: твоя душа - феникс, твое сердце - кобчик и ибис. Феникс (бенну) назван в Филе (Wilkins. Ill, 349) "душой Осириса", а следовательно и покойного; что касается ибиса, то подобное же сопоставление его с сердцем понятно само собой, а также и в виду наименования Тота "сердцем Ра".

II   ЕРМОПОЛЬ

Подобно семитическим религиям и, особенно, вавилонской, и египетская прошла через эпоху локальных культов, которые удержались и впоследствии, по объединении религии и образовании из отдельно стоявших местных божеств богословских систем. Благодаря этому, во все времена echoerqjni истории мы встречаем в качестве постоянного эпитета бога Тота "владыка града Восьми", т. е. города, носившего в древности имя Хмуну, в греческое время Ермополя Великого, в коптское - Шмун и в арабское - Ашмунейн. Этот город и относившийся к нему ном были расположены почти в самой средине Нильской долины, занимали самое западное положение в Египте и лежали на пересечении с ним торгового пути в Судан и в Азию^16. Масперо нашел данные о существовании здесь в греческую эпоху таможни для ввозимых в Египет товаров; едва ли подлежит сомнению то, что в глубокой древности эта область, пользуясь богатством и благосостоянием, раньше других вступила на путь культуры. На религиозных представлениях ее обитателей, конечно, должны были также отразиться условия их исторической жизни, и вот мы встречаем в качестве их покровителя божество, представлявшееся ибисом, олицетворявшее лучшие душевные способности человека и именовавшееся Тотом. Несколько ниже мы увидим, что с именем Тота соединялось представление и о лунном божестве. Трудно сказать, имел ли он это значение уже в Ермополе или получил его впоследствии, при включении в илиопольскую богословскую систему. Во всяком случае, ничто не препятствует нам думать, что и на месте своего главного культа он уже первоначально соединял в себе представление и о боге-месяце. Из примера Сина, бога- покровителя "халдейского" Ура и Харрана, мы видим, что бог луны совершенно так же может быть верховным, как и солнечный; мало того, он может быть даже выше его, считаться отцом его и иметь свои "дни" - целый период верховной власти в истории религии. Кроме того, у  многих первобытных народов, по уверению этнографов, лунное божество считается по преимуществу благодетельным, охраняя людей и их стада во время ночи. Наряду с этим, как мы видим опять-таки уже на примере Сини, оно было и премудрым, вещим божеством. Считая своего бога-покровителя верховным и, может быть, даже "единственным", египетский ном, естественно, возводил к нему и мироздание и видел в нем демиурга, стоит только вспомнить о Туме, Пта, Хнуме, Себеке и др. Вероятно, и с Тотом дело обстояло не иначе, но, к сожалению, все наши сведения на этот счет черпаются из таких источников, которые на несколько тысячелетий позже описываемого периода и по этому самому не могут отличаться непосредственностью и безусловной чистотой. Каков был характер представлений о Тоте в Ермополе и какой вид имел миф о нем на родине его культа - вот вопросы, которые для нас имеют глубокий интерес, но на которые приходится отвечать с большими оговорками исключительно на основании следов в литературе последующих периодов.

Прежде всего обращает на себя внимание наименование Ермополя "градом Восьми". Из надписи Пианхи*17 мы ясно видим, что эти "восемь" представляют из себя 4 пары мужских и женских божеств, а в относящемся приблизительно к тому же времени магическом папирусе Harris встречаем следующее воззвание^18: "Слава вам, пять великих богов, вышедших из Ермополя. Вас нет ни на небе, ни на земле; нет Шу, освещающего вас". Здесь cnbnphrq только о пяти божествах, но имеются в виду те же; в этом убеждает нас как имя Ермополя, так и дальнейшие места папируса, в которых они часто выступают, называясь прямо "Хмуну". Мы едва ли ошибемся, если допустим вместе с Масперо^19 и др., что группа пяти божеств разлагается на 1+4, причем 1 представляет из себя Тота, а 4 мужскую половину огдоады. Действительно, постоянный титул верховного жреца Ермополя, титул, известный от времен среднего царства до птолемеевского периода, - "великий из пяти"; а мы знаем, что верховные жрецы часто носили вместо титула эпитет своего бога. Этим, прежде всего, констатируется факт, что Тот был действительно архегетом огдоады, - другие источники говорят об этом далеко не часто и не ясно. Мы знаем, что огдоада имела в Ермополе свой храм и самостоятельный культ и на изображениях встречается далеко не всегда вместе с Тотом. Только в храме последнего в Фивах и знаменитой святыне Гатор в Дендера "владыка града Восьми" выступает действительно архегетом "восьми божеств", да и то этот факт может быть истолкован и иначе. Вообще недостаток более древних и более местных памятников в этом отношении дает себя особенно сильно чувствовать: все они идут от времени, когда вкус к философски-космогоническим представлениям был особенно велик, и божества, имевшие отношение к мирозданию, были выдвигаемы на первый план. Появление их в центрах культов вызвало сопоставление с местными божествами-покровителями, оттеснив настоящего архегета на задний план^20.

Что Хмуну имели отношение к мирозданию, в этом убеждает нас уже число их, соответствовавшее четырем странам света, а может быть, и стихиям^21, а также имена их и, кроме того, целый ряд мифов. Мы не будем здесь заниматься филологическими фокусами, стараясь извлечь из их, заметим, не всегда тождественных имен желательные для нашей цели мифологические данные^22, но остановимся на мифах, которые, хотя и известны из текстов, относящихся ко времени, самое раннее, упадка, все-таки должны были сохранить многое из старины, если только не записаны прямо целиком на основании древних преданий или рукописей. Мы знаем, что весьма многие религиозные тексты только сравнительно поздно  появляются на стенах храмов или листах папирусов; трудно предположить, чтобы все они были сфабрикованы ad hoc, весьма вероятно, что многие из них просто "изданы", благодаря появившемуся вкусу и спросу. По отношению к нашим текстам, которые с достаточной полнотой начертаны на стенах птолемеевских храмов, главным образом, в тех случаях, когда цари изображаются подносящими местным божествам символы номов и дело доходит до Ермополя, мы можем сказать, что они дополняют те намеки, которые мы находим уже в древнейших частях Книги Мертвых. Ермополь уже и там является важным пунктом в истории мироздания. Так, в XVII, 2" говорится: "Еще не было поднятия Шу, а он (Ра) уже находился на террасе Ермополя; уничтожил он сынов противления на террасе, что во граде Восьми". Значит, с этим городом соединялось представление о появлении света и победы его над мраком.

Поздние тексты только повторяют и развивают это учение. Так, магический лейденский папирус 8,1 взывает: "О Ра, царь небесный, вошедший в преисподнюю, поставивший жизнь против смерти в Ианесерсер (местность в Ермополе"^24; высокопоэтические тексты Дария в храме великого оаза так обращаются к верховному существу: "Твое седалище от века в Каит Ермопольского нома"^25. "Богиня Нут передает(?) ему небо и землю совершенно в том виде, как они были, когда он воссиял из(?) вод, находящихся в КаитКа Ермополя"^26. Многие тексты рассказывают, каким образом совершилось это появление лучезарного божества. Надписи при перечислении номов в Птолемеевских храмах говорят от лица царя большей частью следующую стереотипную фразу: "Пришел к тебе царь N.N., принес он тебе ном Уну со всеми совершенными вещами Каи-Ка, где начался свет отца твоего (речь идет о Горе или Гатор) Ра, воссиявшего из цветка лотоса и озарившего твой некрополь своими лучами"^27. Это наводит нас на мысль о постоянном изображении Гарпократа, сидящего на цветке лотоса, из которого он, очевидно, только что вышел, и как место этого таинственного действия ясно обозначается Каи-Ка в Ермополе.

 А если так, то, вероятно, и местные божества были небезучастны в нем. Действительно, уже знаменитый текст в гробницах царей, начиная с Сети 1, говорит о "божественных отцах и матерях", которые были при Ра, когда тот еще скрывался в хаосе и, ниже, при перечислениях богов творения с их "душами" упоминается "душа Гега-вечность(?); душа Кека- ночь, душа Нун-Ра". Эти как раз имена мы встречаем начиная с 26-й династии при изображениях Хмуну. Эти изображения также достойны внимания; в подавляющем большинстве случаев мужские божества снабжены головами лягушек, женские - змей; как известно, эти амфибии были символами божеств хаоса и творения^28; даже илиопольский творец Тум изображается иногда с головой лягушки^29. Затем, приведенное в магическом папирусе Гаррис место называет их "не находящимися ни на небе, ни на земле, не освещаемыми сиянием Шу" - это отсылает нас или в преисподнюю, или в первобытный хаос до появления света. И то, и другое вполне приложимо, как мы увидим, к загадочным существам. Изображения их в Птолемеевских храмах сопровождаются надписями, проливающими на них некоторый свет. Так, карнакское^30 ясно говорит нам, кого разумел бог Ра под своими "отцами и матерями": оно прямо удостаивает нашу огдоаду эпитета отцов и матерей Итена (солнца), рожденных Нун в Карнаке... стоящих на КаитКа и Ианесерсер, и упоминает непосредственно за этим о происхождении Ра из цветка лотоса. Эдфуское^31 заставляет их присутствовать при самом акте этого появления. Филэйское^32 прямо сопровождает имя каждого члена огдоады эпитетами вроде: "сотворивший небо, создавший землю", "сотворивший то, что есть, создавший существующее", "отец отцов всех богов", "мать  матерей эннеады", "сотворивший горняя, давший бытие дольним" и т. д. Я думаю, из этих текстов достаточно ясно, что с ними было связано представление о мироздании. Но это еще не дает нам ответа на наш главный вопрос находился ли в j`jnl-нибудь отношении к нему и их архегет - Тот? В этом отношении интересен опять-таки позднейший текст в Эдфу^33: "Хмуну величайшие, превечные, почтенные, существующие изначала, боги, рожденные Таненом, вышедшие из него; он родил их(?), чтобы устроить обе земли, взять в Фивах, образовывать в Мемфисе все то, что произошло после них; зачатые в водах (?) и рожденные в потоке, когда вышел цветок лотоса с юношей прекрасным внутри, облиставшим эту землю лучами своими(?), бутон лотоса с карликом в нем. Возжелал Шу увидать это, что сотворил ибис^34 премудростью божественною сердца своего. Тот великий, сотворивший вещи (= творец), владыка тела и сердца. Он посоветовал бывшему при нем выйти из себя. Он один на земле, руководитель жизни людей..." Роль Тота здесь достаточно ясна: он своим словом содействовал расчленению первобытного хаоса.

 "Находившееся при нем" упоминается и относительно Ра, заключенного в хаосе, в тексте комнаты коровы гробницы Сети 1. В том же храме Тот говорит Птолемею^: "Сошел я с неба, утвердил белую корону, вышедшую из Осириса, на главе Гора, сына Исиды... Я - первый в деле заклинаний; я пришел, чтобы утвердить белую корону на главе Гора, как утвердил я небо Ра и землю Кеба" (м. б. и для Ра, и для Кеба). Если мы решимся привести для сравнения сцену в луксорских сооружениях Аменготепа III, где царя коронует Амон, а Тот присутствует, произнося магические формулы, то, быть может, для нас будет более понятно, что "утверждал он корону", равно как и небо, главным образом силой своих изречений и "премудростью божественного сердца своего". Можно, кажется, найти и иллюстрацию к этому представлению в верхней части Меттерниховской надписи, где представлена, если угодно, картина мироздания - 4 разделенные стихии и Тот, стоящий с правой стороны с папирусом в руках и с правой рукой, простертой к стихиям. Но если это даже и так, все-таки остается фактом, что все данные, проливающие свет на этот интересный вопрос, относятся к позднейшим эпохам египетской культуры и, что всего важнее, до сих пор не находят себе предшественников в классическом периоде. Конечно, это не может давать нам право совершенно отрицать существование подобных же представлений и в древнем Египте^36, особенно ввиду того, что речь идет не об общеегипетском, а о ермопольском учении, от которого у нас пока нет непосредственных памятников. Во всяком случае, едва ли возможно идти так далеко, как Масперо^37. Он прибегает для этой цели к памятникам христианских еретиков и рисует нам весьма интересную и довольно детальную картину мироздания по ермопольскому учению. Мы не будем на этом останавливаться: на основании доступных для нас источников сделать этого мы не можем, а о том, нет ли у автора каких- либо других, на которые он намекает, нам неизвестно. Но что египтянам вообще не чуждо было представление о Тоте, творце при помощи слова, - это, после приведенных нами цитат, не требует доказательств.^38

Прежде всего обращает на себя внимание его постоянный, встречающийся со времен среднего царства эпитет: "владык аqknbeq бога". Как понимать этот эпитет? Нечего и говорить, что перевод, или вернее сказать, переводы^39 mdwt mtr Бругша: "die heilige Sprach" и "die Sprache der Gotter" не годятся, следует переводить: "слова бога". Но что значит "слова бога"? В канобском декрете "писание слов бога" переведено по-гречески ураццата Сера. = иероглифы, т. е. под именем "слов божиих" понималось в это время все, что имело более или менее религиозный характер и писалось иероглифами, или, по меньшей мере, тщательным иератич ескимписьмом, в отличие от литературы светской, для которой употреблялась демотика. Если мы взойдем в классические эпохи, то в одном из интересных писем собрания pap. Anastasi (V, 15, 6) мы найдем увещания одного писца другому о преимуществах чиновничьей карьеры: "мне говорят: ты бросаешь книги, погружаешься в удовольствия, обращаешь лицо твое к сельским занятиям, оставляешь позади себя "слова бога"". Здесь этот термин параллелен понятию "книги " иобозначает собой предмет занятий лица, прошедшего придворную школу, т. е. письменность вообще. Но чем объясняется термин "слово" для понятия письма? Сама собой напрашивается аналогия с нашим "словесность". Кроме того, возможна аналогия и с термином "слово Божие". В одной из древнейших частей Книги Мертвых, 68-й главе, восходящей к XII династии, найдем упоминание о писании слов бога книги Тота, которое возвращает покойнику пользование его телесными способностями. Само собой разумеется, что речь идет о Книге Мертвых, состоящей из "слов бога", т. е. формул, восходящих к богу и произносимых Осирисом-покойником. Тот был, как мы увидим, и автор этих формул, и постоянный источник, научавший им, а потому и "владыка" их. Достаточно известны верования египтян в силу слова, особенно слова божия, чтобы понять, до какой высоты мог возвыситься в представлении народа бог-хозяин магических формул.

Прежде чем оставить на время Ермополь и перейти к изложению судеб представлений о Тоте, необходимо остановиться еще на его загадочных обитателях и их интересных функциях.

Магический папирус Гаррис заключает в себе между прочим одно из заклинаний против крокодила, к которому присоединено следующее предписание^40: "это произносится над изображением Амона о 4-х головах овна на одной шее, нарисованном на глине с крокодилом под ногами и прославляющими его Хмуну направо и налево". Иллюстрациями к этому служат бесчисленные изображения на так называемых подголовниках*41, где павианы с воздетыми руками стоят по обе стороны солнечного божества о 4-х бараньих головах. И в более ранние эпохи (подголовники не древнее саисской эпохи) мы весьма часто встречаем павианов, приветствующих солнце, причем число их колеблется между 3 и 8. Что здесь павианы тождественны с Хмуну, которые, как мы видели, обыкновенно изображаются с головами лягушек и змей, видно хотя бы из того, что последние иногда и помимо этой сцены заменяются павианами, например в Филе", равно как и наоборот, в этой и аналогичной сценах выступает обычная огдоада. Так, заглавное изображение Метерниховой плиты, с которым мы уже hlekh случай встретиться, дает павианов, стоящих по сторонам 4-х стихий; параллельный ему кирхерианский обломок^43 дает в этом месте огдоаду в обычном виде и с обычными именами; в таком же виде приветствуют они солнце в изображении на груди позолоченного луврского саркофага^44; в изданном Пьерре^45 ритуале плача над Осирисом к последнему обращаются между прочим со следующей фразой: "Тебя превращает в прославленного (ihw) Тот в Ермополе; тебе воздает приветствие огдоада, как делают это отцу твоему Ра боги Хесерта!", и наконец в тексте "комнаты коровы"^46 гробницы Сети 1 призванные Ра "отцы и матери" становятся по обе стороны его, касаясь лицом земли. Таким образом, дело ясно: змеи и лягушки - существа, рождающиеся из ила после каждого наводнения, самые первобытные; они были с Ра в хаосе и восхвалили его при появлении (т. е. существовали раньше его). СолнцеРа, как мы видели, воссияло из Ермополя, и боги последнего были первыми, выразившими восторг природы при появлении лучезарного, животворного светила. Но возникает вопрос: при чем здесь павианы? Масперо отвечает на него весьма остроумно тем, что египтяне будто бы еще в глубокой древности подметили у этих животных проявления экстаза при восходе и закате солнца, а потому и поместили их в соответствующем месте и при обзоре хождения Ра по преисподней. Мне кажется, что этот ответ не может быть назван полным: он не объясняет, почему павианы, приветствовавшие солнце, так часто называются именами, не только не имеющими ничего общего с ермопольской огдоадой, но даже обнаруживающими совершенно другую систему и другой цикл понятий^47. По всей вероятности, мы имеем дело со смешением двух разных первоначальных представлений: о павианах, приветствующих солнце, и о первобытных божествах, поклонившихся ему при его появлении. Последствия этого смешения будут еще более понятны, если мы обратим внимание на то, что павиан, подобно ибису, был священным животным Тота.^48

 С каких пор Тот получил этот второй символ, мы не знаем. Несомненно только то, что как в текстах пирамид, так и в древнейших частях Книг Мертвых мы его видим исключительно в форме ибиса. Равным образом и тексты EI-Bersheh среднего царства безмолвны насчет павиана; первый известный мне случай орфографии имени Тота при помощи этого зверя находится на скарабее Тутмеса 111^49; конечно, это не дает права относить к такому позднему времени начало этого явления в истории египетской религии. Во всяком случае, приходится считать несомненным фактом если не более позднее появление павиана в роли священного животного Тота, то по крайней мере малую распространенность представления об этом в более древнее время.

 Масперо, кажется, также прав и в том случае, когда он ссылается^50 на склонность древних народов приписывать обезьянам человеческие свойства, более развитую понятливость, даже способность речи. При таких условиях они, конечно, более других животных годились в символы бога opelsdpnqrh и речи. Но, помимо этого, еще в древности находили другую причину их посвящения "Готу - связь их жизненных отправлений с луной и, вообще, будто бы строгую правильность и периодичность последних. 06 этом достаточно подробно трактует Гораполлон^51, и, несомненно, его взгляд на мир животных передает миросозерцание современного ему общества, более близкого к древнему Египту, чем мы. Наука, правда, еще не подтвердила этих наблюдений, но она и не находит возможным опровергать их^52. Гораполлон приводит еще ряд других свойств посвященных Тогу павианов – между прочим, их отвращение к рыбе, от которой должны были воздерживаться жрецы, а также будто бы способность к письму. Последнее обстоятельство надо, однако, отнести к числу неудачных домыслов автора насчет позднего иероглифа, изображающего павиана с письменным прибором в руках, - результат его связи с Тотом. Нельзя не упомянуть и того обстоятельства, что название павиана-гамадрила по-египетски 'п'п есть удвоение 'п = писать. Заметим также, что древние египтяне и относительно объяснения связи павиана с Тотом не могли удержаться от аллитераций и этимологических фокусов.

В том же самом тексте, который мы неоднократно цитировали и в котором нашли упоминание об ибисе Тота^53, встречается следующая фраза, влагаемая в уста Ра: "Я даю тебе обращаться к Хауи-небу" - произошел павиан Тота. Какое отношение имел Тот к Хауи-небу, т. е. к северу, я не знаю. Интересно в этом месте то обстоятельство, что священные животные Тота выводятся как явившиеся результатом изречений верховного бога Ра; стало быть, к нему возводили египтяне установление их культа.

Будучи в Ермополе верховным божеством, Тот, конечно, пользовался здесь преимуществами кирия. Оставляя в стороне вопрос о первенстве в местной эннеаде, вопрос, который, как мы видели, еще не вполне созрел для разрешения, следует полагать, что с ним соединялись те возвышенные представления о "единственном, несозданном божестве", которые мы встречаем у других богов, особенно в местах их культов. Действительно, ниже мы увидим, что в Ермополе понятия "бог" и "Тот" были очень близки, если только не синонимы, и, если распространенность илиопольской системы и была причиной подведения Тота под общую схему циклов Ра и Осириса и помещения его в общую генеалогию, то еще Плутарх знал представление о Тоте, современнике Кеба и Нут и родителе Исиды^54, и в текстах мы неоднократно встречаем эпитеты, равняющие его с великими богами. Например, в известном горемгебовом гимне: "Слава тебе, Тот, владыка Хмуну, создавший себя сам, не рожденный, бог единственный"^55... Список богов Египта, помещенный Рамсесом III на террасе великого храма в Мединет-Абу, дает великоермопольскому Тоту титул spsi' и "владыки неба"^56, а гробницы в Zawyetel-Maietin, описанные Шампольоном, величают его "владыкой неба, владыкой земли, великим в преисподней".*57 "..."

 Целый ряд политических потрясений и оскорблений национального чувства, господство иноземцев, начавшееся не q Камбиза и Птолемеев, полнейший упадок во всех сферах жизни народа, постепенная, а потом и окончательная потеря руководящей роли в исторической жизни собственной родины заставляли и без того религиозных египтян все более и более уходить в таинственный мрак величественных храмов, искать утешения у законных предвечных владык нильской долины, в тех недоступных криптах, которые оставались неприкосновенны даже в то время, когда Египет попирали безбожные Аму, Шасу, Фенеху, Хериуша и даже современные владыки нильской долины - Хауи-небу^58. Под покровом вековых и вновь созидавшихся святилищ продолжала свое прозябание и туземная культура с ее письменностью, которая теперь, по крайней мере в количественном отношении, не уступает предыдущим эпохам.

Мистический культ и литература, а также по-прежнему все более и более развивавшаяся магия были основными элементами туземной жизни; отсюда будет понятно то почитание, которым пользовался в это время учредитель культа, изобретатель письма, автор магических формул - Тот. Сохраняя, как это всегда было в Египте, все свои прежние функции и старые эпитеты, он с этого периода получает наименование сначала "сугубо великого", потом "весьма великого сугубо", наконец "тривеликого" и "трижды величайшего"^59, перешедшее в греческое время и получившее великую будущность в известной форме "тргстцеу^то^". Вместе с тем и на голове его появляется тройной атеф. Униженные политически, египтяне не так легко могли отказаться от своей древней культуры; ее мифологический насадитель и покровитель делается популярным богом, получает небывалые эпитеты и затем начинает делать завоевания в чужих областях.

Магическая сила Тота давно сделалась общим местом и вошла чуть ли не в пословицу, но такой ясной формулировки действия писаний этого бога, как в известном романе Сатни, мы не встречали раньше. Книга, написанная его собственными перстами и сообщающая божественную силу, сокрыта от глаз и пользования смертных среди волн у Копта в пяти ящиках, вставленных один в другой: железном, медном, из смоковничного дерева, из слоновой кости, золотом и серебряном. Кроме того, ее охраняют змеи, скорпионы, другие пресмыкающиеся и главная "вечная" змея. Только род магических действий и жертвоприношений указывали место и разверзали водную пучину, а благополучный исход борьбы со стражами-чудовищами отдавал книгу в руку дерзкого похитителя, который, по прочтении двух страниц, очаровывал небо, землю, преисподнюю, горы и моря, узнавал язык птиц небесных и пресмыкающихся, рассматривал рыб бездны морской. Чтение специально второй страницы давало возможность находящемуся в преисподней снова подняться на землю в прежнем виде, созерцать лучезарного бога и месяц в его блистании. Но даром это не сходило: Тот являлся к богу солнца с жалобой на похитителя, и последний немедленно и неминуемо наказывался: НенуфркаПта был умерщвлен со всем семейством на возвратном пути после похищения книги и не успел доехать до Мемфиса, а Сатни отделался одним страшным кошмаром только благодаря вмешательству какого-то древнего царя, пришедшего к нему на помощь со стены храма, cde он был изображен побивающим врагов. Интересно, между прочим, что Сатни, связанный магией Ненуфрка-Пта, прибегает к талисманам и книгам Пта, чтобы избавиться от чар. Масперо желает видеть здесь указание на преимущество магической силы Пта пред Тотом. Я не знаю, насколько можно с этим согласиться: желавший завладеть книгами Тота, конечно, не мог обращаться к его помощи и должен был прибегнуть к силе другого бога, который был к тому же местным богом - хозяином кладбища. Вообще отношение Пта и Тота, двух богов, довольно близких по некоторым функциям, но никогда, насколько мне известно, не отождествлявшихся, требует еще исследования и может быть разобрано только после сопоставления всего материала, которым располагает наука относительно мемфисского бога. Гораздо яснее определены здесь отношения Тота к верховному Ра. И здесь, как и раньше в других местах, мы видим его как бы в подчиненном положении: он жалуется ему и у него ищет возмездия. Ра является настоящим царем - распорядителем мира, как это мы видели и раньше, когда Тот докладывал ему или ссылался на его повеления.

Богатая заупокойная и храмовая литература этого периода не скупится на прославления Тота и ссылки на него. Нам приходилось уже не раз приводить многочисленные места птолемеевских и других надписей, в которых он выступает в обычной роли блюстителя престолонаследия, обещающего царям долголетие^60, украшающего их отличиями их сана^61, а также, где цари приветствуют его, поднося ему символические предметы и т. п. Надписи довольно красноречиво и определенно говорят о разнообразных функциях Тота; особенно одушевленно обращается к нему надпись Дария II в Великом Оазе*62: "изначала левое око его (т. е. верховного бога) - Измеритель, подобие его диска ночью; он плывет по небу Нут ежедневно против (?) горизонта, чтобы произвести времена года; течение его против Ра; нет другого (подобного ему?). Амонова душа, пребывающая в его левом оке, месяц ночью, царь жизни богов^63, разграничивающий времена года, месяцы, лета. Шествует он, вечно живущий, восходя и заходя, подобие (Тума?), подобие Шу, подобие более высокое, чем все боги,

подобие прекрасное (dsr) Хепры у четырех ветров неба..." 

Таковы выражения этих гимнов персидского времени, в которых местный кирий - Амон выступает единым, всеобъемлющим богом. Если во время нового царства с ним отождествлялись и сближались солнечные божества, а про Тота говорилось: "возвышает он его очи, успокаивает его своими магическими заклинаниями", то здесь^64 мы уже видим полный пантеизм, полное сопоставление, для которого, конечно, давно уже был готов материал в представлении о Тоте - левом оке верховного бога и его роли, как "заместителя Ра". Поэтому нас не может удивлять и то обстоятельство, что в библиотеке храма Эдфу*65, где Тот был у себя дома, мы встречаем этого бога, по-видимому, прямо сопоставляющим себя с различными формами бога солнца. Впрочем, к этому крайне трудному и испорченному тексту следует относиться с большой осторожностью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

До сих пор за нашими сведениями о Тоте мы обращались почти hqjk~whrek|mn к самим египтянам, изредка лишь приводя свидетельства классиков. Последние, как мы уже говорили, также имеют важность для этого периода истории египетской культуры. Первое, что бросается в глаза при знакомстве с их данными о Тоте, это сопоставление его с Ермой. По-видимому, трудно представить себе что-либо более странное, чем это отождествление. Идеал высшей премудрости и правды, олицетворение лучших сторон человеческой природы и воплощение идеи откровения является рядом с олицетворением также ума, но направленного совершенно в противоположную сторону, с представителем его низших, даже отрицательных проявлений. "Владыка правды", бог судей и сам судья богов получает имя покровителя воров и изворотливости. А между тем были и причины этого явления, был для них и готовый материал. Прежде всего, при знакомстве греков с египетским пантеоном, главная функция Тота - роль божества луны - не могла иметь значения при этих сопоставлениях: у греков лунные божества были женские. Затем, по-моему, едва ли можно следовать Видеману^66, который полагает, что в деле сопоставления Ермы с Тотом решающее значение имели не первоначальные представления об этом божестве, а те, которые соединяли с ним александрийцы и неоплатоники. На самом деле, египетский Ерма-Тот был известен уже Геродоту*67, и вообще подобный синкретизм является результатом не философских построений, а естественного хода развития религиозных представлений народных масс, пришедших во взаимное культурное соприкосновение. Только впоследствии неоплатоники или, лучше сказать, образованные классы могли воспользоваться уже готовыми сопоставлениями для своих построений. Я думаю, что и в нашем случае дело не могло обстоять иначе и что на сближение Тота с Ермой оказали влияние главным образом те качества и функции этого божества, которые были наиболее доступны и интересны для народных масс. Мы не раз имели случай убедиться, как высоко ценил египтянин загробную помощь Тота, как он желал магического содействия этого автора заупокойных текстов во время своего странствования по преисподней. Грек также видел в Ерме психопомпа (проводника душ), и несмотря на то, что деятельность его в этом отношении имела коренное различие от водительства в загробном мире Тота, для народных масс эти тонкости не были особенно чувствительны: изображения египетского бога на саркофагах и картинах страшного суда в 125 гл. Кн. М., где он нередко бывал представлен вводящим душу вместе с богиней Маат или Аменти, производили гораздо большее впечатление, нежели богословские рассуждения о том, что Ерма, собственно, посредник между двумя мирами, облегчающий и устраивающий сношения между ними, тогда как Тот - бог-маг, научающий покойника составленным им формулам, иногда дозволяющий ему выступать под своим образом и присутствующий, как бог меры и правды, при психостасии. Конечно, сближению двух божеств в этом отношении содействовало и то обстоятельство, что как греки справляли в честь Ермы заупокойный праздник, так и египтяне помещали "праздник тотов" в числе поминальных дней^68. Точно так же греки привыкли ставить своего Ерму в паре с Аполлоном^69; l{ уже видели, как охотно изображали египтяне своего Тота вместе с Гором как раньше, так особенно в эти поздние времена гонения на Сета. Таким образом, и здесь причины были другие, но это не являлось препятствием. Затем, Ерма считался богом счастья^70, я думаю, что и здесь греки могли найти аналогию в египетских представлениях о Тоте. Не говоря уже о том, что это было вообще божество благодетельное для людей, я думаю, что те многочисленные изображения его с оком в руках, которые попадаются на амулетах и как статуэтки, имели не одно астрономическое значение, а, пожалуй, и магическое, благодаря созвучию wd3 - "око" и "счастье". Греки, далее, не могли не обратить внимания на частые изображения Тота пред богами и царями, когда он возвещает волю первых и вообще присутствует при выдающихся событиях; эти изображения, в связи с постоянным эпитетом Тота "владыки словес", вели сами собой к сопоставлению его с Ермой, который был и C,e"avK.r\puf, (бог глашатай), и^оую^ (словес) и, подобно Тоту, считался учредителем культа^71 и даже, кажется, третейским судьей в мире богов". Как (,e(av к^ри^ Ерма мог быть сопоставлен с Тотом не только теми классами, для которых были доступны лишь картины, но и более образованными. Мы видели неоднократно, как часто в текстах Тот выступает в служебном отношении к верховным божествам, возвещая их волю и действуя по их повелению, называясь их языком, сердцем, взвешивателем их словес и т. п. Наконец, Ерме также приписывались кое-какие изобретения. Правда, считать его отцом математики, астрономии и медицины научились только под влиянием представлений о Тоте, но изобретение музыкальных инструментов возводилось к нему уже в древности.

Египетские тексты не говорят нам ничего об этой роли Тота, но греческие авторы сообщают интересные сведения и, вероятно, имеют для этого основание, особенно в эпоху составления их книг. Диодор таким образом представляет деятельность египетского Ермы*73 "У него (т. е. Осириса) наибольшим почетом пользовался Ерма, наделенный отменными способностями относительно того, что может быть полезно для общежития. Прежде всего им сделана членораздельной общая речь, многое из безымянного получило имена, изобретены буквы и заведен порядок богопочитания и жертв. Он же был первым наблюдателем порядка звезд, гармонии и природы звуков, был изобретателем палестры, заботился о пропорциональности и об изваянии тела в надлежащей форме. Он устроил трехструнную лиру, наподобие времен года, так как установил три тона: острый, тяжелый и средний, острый - от лета, тяжелый - от зимы и средний – от весны. И греков он научил красноречию, за что и назвали его Ермой. Одним словом, Осирис, у которого он был иерограмматом, обо всем сообщал ему и очень пользовался его советами. И оливковое дерево изобрел он, а не Афина, как говорят греки". В другом месте^74 Диодор говорит, что Исида и Тот оказали умершему Осирису заупокойные почести и учредили в честь его мистерии, "величая его силу". Это для нас вполне понятно после того, как мы видели участие Тота в a`k|g`lhpnb`mhh и авторстве Книги Мертвых. И Плутарх сообщает нам о том, что музыка возводилась к Тоту*75 "Вырвав у Тифона жилы, он пользовался ими, как струнами, уча, что слово, приводящее все в гармонию, произвело согласное из несогласных частей и гибельную силу не уничтожило, а ослабило". Другие известия Плутарха также, по-видимому, дополняют наши сведения относительно представлений о Тоте в этот период. Прежде всего, его роли бога времени вполне соответствует сказание о том, что ему обязаны своим происхождением пять добавочных дней в году^76, но то, что он выиграл их в шахматы у богини Луны, а также, что он сошелся с Реей (Нут) и был отцом Исиды, как будто отзывается греческой редакцией: в египетских текстах мы нигде не встречаем подобной генеалогии. Точно также, рассказ о его посредничестве в деле Гора", обжалованного Тифоном за незаконное происхождение, с одной стороны, напоминает роль посредника, обычную у Тота, с другой, является необычным вариантом и, кроме того, подозрителен по своей философской окраске.

Рассказ об "обезглавлении Исиды", с которым мы уже имели случай встречаться, находится и у Плутарха, хотя в несколько измененном виде: Гор, "наложив на мать руки", сбрасывает с нее головной убор, и Тот заменяет его головой коровы. Наконец, и Плутарх повторяет общее место об изобретении Ермой грамоты и прибавляет, что египтяне в память об этом сделали иероглиф ибиса первой буквой "неправильно, по моему мнению, отдавая первенство немой и безгласной букве"^78. Не знаю, что имеет здесь он в виду: иероглиф ибиса не был буквой, а служил только для написания имени Тота; ставился ли он во главе силлабаров, неизвестно: единственный сохранившийся - танисский - не содержит в себе знаков птиц.

Если у Диодора и благочестивого Плутарха Тот-Ерма еще бог, то у других, как современных, так и даже более ранних писателей мы встречаем в применении к нашему вопросу самый крайний евгемеризм. Известно, до какой степени сама египетская религия открывала двери этому учению: ей всегда было свойственно представление о богах, царствовавших над землей; с их династий они начинали свою историю. Тота мы видели и царем этой династии, и визирем у Осириса и Гора; его характер, как олицетворения культуры, науки и магии еще более содействовал тому, что в нем начинали видеть не только какого-то доисторического мудреца, но и просто аллегорию египетской культуры и вообще всех приобретений ума. Уже Платон, у которого впервые мы находим греческую транскрипцию имени божества в несколько искаженной и, вероятно, областной нижнеегипетской форме Qeuq, не чужд этого евгемеристически-аллегорического представления. Всем известен эпизод из беседы Сократа с Федром^79, в котором первый рассказывает историю изобретений Феуфа - "одного из древних богов у Навкратиса, которому посвящена птица, называемая ибис". Таким образом, он еще считается богом; что касается упоминания Навкратиса, то не имеется ли здесь в виду северо-западный культ Тота. Известно, что Даманхур dnkcn назывался Ермополем и, хотя, как показывает самое имя города, он мог быть только градом Гора, но гдето вблизи его все-таки существовал культ Тота, как это доказывают археологические находки. И вот этот Феуф выставляется изобретателем чисел арифметики, геометрии, астрономии, букв и письменности, а также игр в кости и шашки. Известен, затем, рассказ Платона о том, как он отправился в Фивы к царю Фамусу, чтобы познакомить его со своими изобретениями и склонить к применению их в государстве, а также об их разговоре и мнении Фамуса о вредных последствиях изобретения грамоты. Здесь уже мы, по-видимому, стоим не на египетской почве. Если уже в этом рассказе евгемеристическая окраска сильнее, чем в египетских сказаниях, то в Филебе^80 она выступает еще ярче. Здесь Qeuq называется прямо "бог или божественный человек". Ему, "по египетскому сказанию", приписывается не только изобретение букв, но и различение гласных от безгласных и полугласных и основание того, что греки называли грамматикой. Последующее время могло только содействовать дальнейшему развитию евгемеристических представлений о Тоте. Даже Манефону, носившему имя бога, пришлось считаться с мнением о трех Ермах: Тоте, отце Агатодемона, и Тате^81; первый составлял царские списки иероглифами на стэлах, второй транскрибировал их иератическими письменами и отдавал на сохранение в храмы, т. е., другими словами, Тот 1 является отцом эпиграфики, а II - палеографии; надписи и папирусы и два рода шрифтов приписываются разным лицам, чего в древнем Египте мы не заметили. Что касается Тата, то у Стобэя, например, он выставляется сыном и преемником в деле премудрости Тота,вознесшегося после своей земной  просветительной миссии на небо. Это опять чисто египетское представление о богах-царях, покидающих этот мир и передающих свой сан сыновьям, но о Тоте в древнем Египте этого не рассказывалось. Мы не будем здесь распространяться о тех бесчисленных представлениях о Тоте-Ерме трижды величайшем и его побочных формах, какие явились результатом смешения древних культур востока и запада, - это не входит в нашу задачу и, кроме того, сводится к воззрению на Тота-Ерму как на мудреца, законодателя, "дивного человека", автора философских трактатов относительно наиболее возвышенных предметов^82.

За пределами нашей работы лежит также и рассмотрение этих книг, которых в древности насчитывали мириады; что в этой так называемой "герметической" философии идет из Египта и что из других источников это крайне интересный вопрос, который мог бы составить предмет нового обширнейшего исследования. Для нас, во всяком случае, важно, что и эти, быть может, слабые отголоски древнеегипетской премудрости, растворенные эллинизмом и христианством, ходили далеко за пределами родных храмов под именем, хотя и переведенным на чужой язык, того бога, который и в древнем Египте считался их автором. В этом превращении Тота, дву- или тривеличайшего, в Ерму с тем же эпитетом оба бога подверглись взаимным изменениям. Если у первого отступил на задний план или даже совсем исчез лунный характер, то brnpni совершенно видоизменился под влиянием египетских представлений.

 Ученые воспользовались теперь тем сопоставлением, которое сделали до них массы с тем, чтобы выработать при помощи этого материала идеальный тип, олицетворение лучших душевных сил и способностей.^83 Еще христианские писатели в Египте помнили о своем "земляке"^84 Ерме: Кирилл Александрийский не раз упоминает о нем, ссылается на него в своих творениях и даже доказывает, что он веровал во св. Троицу*85 Климент Александрийский^86 передает представление о нем, как об авторе священных книг древних египтян; перечисляемые им произведения, в общем, подходят под объем египетской религиозной литературы, равно как и знаменитые стэлы в земле Сириадской, может быть, имеют в виду египетскую эпиграфику. Из этих "стэл", которые, по убеждению древних, были органом египетской жреческой премудрости (рационалистическое объяснение множества надписей, приписываемых одному Ерме), выводили и Пифагоровы учения, и Платонову философию^87. Последующим писателям конца III в. и начала IV пришлось уже иметь дело с огромной "герметической" литературой, о которой мы уже упоминали и которая имела с древним Египтом гораздо меньше общего, чем упоминаемая Климентом Александрийским.

 Было бы крайне интересно проследить переживания представлений о Тоте среди коптов. К сожалению, то, что можно добыть из доступных источников, представляется далеко не таким обильным, как этого можно было бы ожидать от литературы - наследницы писаний "владыки словес"^88. Существуют попытки превратить коптов во что бы то ни стало в настоящих египтян, у которых внешняя христианская оболочка мало отразилась на внутреннем содержании. Конечно, нельзя забывать, что современники Пахомия великого и Шенути - плоть от плоти подданных фараонов и что египетская культура не могла сойти с арены истории, не оставив никаких следов, но все же те сближения, которые делает, например, Амелино, слишком натянуты и произвольны. Он, например, видит в ангелах, заведывающих на страшном суде книгами, "les dedoublements de Thoth"^89,.забывая, что Тот - сострадательный к покойному протоколист суда, читающий затем оправдательный приговор, тогда как книги у ангелов представляют рукописания грехов, о которых упомин ается ещев Ветхом завете^90. Точно так же, мне кажется, надо относиться несколько осторожнее к тем упоминаниям о "кинокефалах", которые встречаются в коптской литературе. Прежде всего, мы не знаем, о ком идет речь: о существах  ссобачьей головой, т. е. Анубисах^91 и т. п., или об обезьянах-павианах. Затем, роль, в которой выступают эти кинокефалы в апокрифах и житиях, указывает, что или авторами их были не египтяне, или если египтяне, то совершенно забывшие о павианах Тота.

Кинокефалы выступают чудовищами, наводящими ужас на целые города и пожирающими людей и даже львов, только крещение делает их кроткими и превращает в послушных слуг и onlnymhjnb Апостолов и святых, причем, в случае необходимости, например для защиты от врагов креста, к ним снова возвращается прежняя свирепость^92. Возможно, что авторы сказаний, кто бы они ни были, писали еще в то время, когда в народе не совсем изгладилось благоговейное чувство к кинокефалам, и они старались объяснить его подобного рода рассказами; может быть, последние произошли и сами собой в народе, как продукт смешения двух миросозерцании^93.

Кинокефалы не были вообще специальностью культа Тота: мы их встречаем и в других, довольно разнообразных функциях, ввиду чего их появление в поегипетской литературе имеет для нашего вопроса второстепенное значение. Гораздо важнее другой факт: египтяне-христиане оказывали особое почитание св. пророку Иеремии. Это понятно, конечно, само собой, и без всяких языческих переживаний: великий пророк, по преданию, окончил в их стране свои дни и погребен там.

Однако появление на "Мемфисской горе", может быть, на месте того самого храма Тота в Серапеуме, о котором мы упоминали, монастыря в честь св. пророка Иеремии, приурочение к Ермополю падения идолов пред лицом св. Семейства, а также постоянное упоминание пророка Иеремии в весьма распространенных заупокойных надписях^94 - этих прямых преемницах древних stn di htpw - наряду с Энохом, Анупом и Сивиллой могут навести на размышления и сближения^95.

 Миф Тота имел не только хронологическую долговечность, но и географическое распространение. Отрывки Филона Вивлекого, известные под именем санхуниафоновой космогонии^96, свидетельствуют нам о том, что этот бог был известен под своим почти настоящим именем за пределами не только Египта, но и области его культуры. Нам в настоящее время уже не приходится останавливаться на доказательствах возможности проникновения в Финикию египетских культурных влияний: после изысканий Ренана и находок финикийских следов в самом Египте, именно в его святилищах, взаимодействие обоих народов, особенно начиная с саисской эпохи, - факт общеизвестный. Точно так же нам незачем еще раз поднимать вопрос о Санхуниафоне и его пригодности: туземная основа его сказаний, хотя и облеченная в евгемеристическую оболочку, не подлежит сомнению. Конечно, у финикийского писателя центром мира является его родина. И вот от Шаддаи ('Ауротгц;), высшего божества Вивла и вообще семитов, происходит Мисор, эпоним Египта, и Садик, архегет кавиров.

Первый производит на свет Тааута, "которого египтяне называли 0(й(о(,, александрийцы 0й)(д (по другим Qou^), а греки - Ермой". Современниками его были: Элиун - всевышний, отец Урана и Геи, от которых, в свою очередь, произошел Эль-Крон. Уран оскорблял ревнивую Гею и хотел перебить детей ее, но Крон, достигший зрелого возраста, решился, по совету и с помощью Ермы трижды величайшего, который был у него секретарем, отомстить за мать. У него было две дочери: Персефона и Афина; первая умерла девой, а по совету второй и Ермы Крон сковал себе из железа серп и копье. Затем Ерма, обратившись к его союзникам с магическими словами, вложил в них qrpelkemhe к битве с Ураном за Гею. И вот Крон, напав на него, согнал с престола и захватил царство. Далее рассказывается дальнейший ход борьбы до окончательной победы и разделения вселенной между ее участниками. Но "еще до этого Тааут, представляя небо и подобия богов Крона и Дагона и остальных, изобразил священные знаки букв". Он придумал и для Крона царский наряд: 4 глаза спереди и сзади, два спокойно закрытых; на плечах 4 крыла: два в положении полета, два - опущенных. Это было символом того, что Крон и во время сна видел, и в бодрственном состоянии спал; точно так же и относительно крыльев: он и в спокойном состоянии летал, и во время полета был спокоен. И каждому из остальных богов он приделал на плечах по два крыла, чтобы они могли следовать за Кроном, а ему самому кроме того - два крыла на голове: знак водительства и ума. Крон же, уходя в южную страну, отдал весь Египет, как царство, Таауту".

Все это, как говорит автор, записали семь братьев-кавиров, сыновья Сидика, и восьмой из них - Асклипий, по повелению Тааута. Это повествование, отдавшее дань синкретизму эпохи и  насквозь проникнутое евгемеризмом, тем не менее свидетельствует о силе египетского влияния. Санхуниафонов Тааут - совершенный сколок египетского Тота без функции бога луны. Он является советником и секретарем верховного бога, помощником его в борьбе с соперником, премудрым изобретателем, всемогущим магом, покровителем общественного порядка и связанного с ним дееписания. Другие отрывки еще более проливают свет на эти представления, рисуя его насадителем культа и основателем богословской науки. Так, сохраненный Порфирием гласит^98: "Тааут, которого египтяне зовут Тотом, отличившись премудростью среди финикиян, первый привел то, что относится к богопочитанию, из невежества масс в научное знание. Чрез много поколений бог Сурмувил и Фуро, переименованная в Хусарфис, следуя за ним, пролили свет на сокровенную и потемненную аллегориями премудрость Тааута". В другом отрывке^99: "Тааут обоготворил естество дракона и змей, а за ним затем финикияне и египтяне: это животное, по его учению, наиболее одушевлено из всех пресмыкающихся и огненное. У него и непревосходимая скорость происходит от духа, а не от ног или рук или чеголибо другого, что содействует движению у других животных... как это также поместил Тааут в священных писаниях..." идет речь об офионах и вообще животном символизме с ссылками на Зороастра и Остана*100 относительно иеракокефальиого божества; приводится и имя сочинения последнего "OKttTEU^oq"". В заключение говорится :"Все, получив эти сведения от Тааута, исследовали природу, согласно вышесказанному. И выстроив храмы, они посвятили в них первые стихии в виде змей и воздали им праздники и жертвы и культ, называя их величайшими богами и началом всех вещей".*101

Если эти отрывки, по своему позднему и сомнительному происхождению, и способны возбудить сомнения, то у нас есть памятники, которые не могут быть заподозрены и которые ondrbepfd`~r их. Еще Пичман указывал на мадридскую египто-финикийскую статую Гарпократа с надписью, представляющей генеалогию, в которой встречается имя "Гота"". В настоящее время можно сослаться на еще более красноречивые вещественные памятники, например на гемму, приводимую Масперо"". Мы видим на ней вверху - лунный диск, под ним ибиокефального Тота с папирусом в одной руке и с протянутой другой; пред ним знак египетского креста, переделанный из египетского алтаря; против него по-видимому, Пта в форме мумии с длинным жезлом вроде цветка лотоса в руках. Внизу - финикийская надпись.

Мы не будем дальше следовать за Тотом в его блужданиях и  превращениях. Несомненно, что быстрому распространению его на востоке содействовала еще жившая память о боге Сине, почитавшемся в Харране еще у Сабиев. Во всяком случае и  здесь он скоро превратился в идеал премудрого учителя,  законодателя и писателя и разделился на несколько форм. Как  на востоке, так и на западе подобное евгемеристическое  обезличение божества, к которому оно было по своей природе  особенно склонно еще на своей родине, стало причиной того,  что о культе его, как бога, совершенно что-то не слышно ни  в Италии, ни в Греции, где Осирисы, Исиды, Гарпократы,  Анубисы и Амоны нашли себе радушный прием. Но зато, если их  известность и  культы были областью храмов и нередко  предметом справедливых подозрений и нерасположения, то имя Ермы, трижды величайшего, сделалось для всего образованного общества вселенной олицетворением премудрости и лучших  сторон человеческой души. Марциал констатировал это в известном стихе*104: "Hermes omnia solus, et ter maximus", и имел на это право: к Тоту-Ерме возводили даже проповедь таких дорогих и высочайших истин, как учения о св. Троице^105 христианские отцы церкви и монотеизма - магометанские писатели; его сравнивали и сопоставляли с Qhtnl^106 и Енохом, восшедшим на небо, евреи и сирийцы.

Весьма характерно то обстоятельство, что многие поздние писатели, говоря об Ерме, этом "'avT)p (popspo(; ей стоф{а (муже ужасной мудрости)"^107, выставляют его современником Сесостриса^108. При нем он и издает законы, и вообще ко времени этого царя относится его благотворная деятельность.

Так были сопоставлены два собирательных имени, пережившие свою культуру: полумифический Сесострис, олицетворение египетской политической истории, и ЕрмаТот духовных успехов этой великой нации, внесшей столько элементов в сокровищницу человеческой культуры. Долго эти два имени  были почти единственными маяками, напоминавшими о  погруженной во мрак забвения их родной культуре, пока, наконец, нашему столетию не было суждено достигнуть обладания египетской премудростью и писаниями Тота, которые и теперь не утратили своей магической силы, освещая нам прошлое великого народа и перенося не во мрачное Аменти, а в светлую среду его жизни и культуры.

МАРСЕЛИН БЕРТЕЛО                                                                  ПРОИСХОЖДЕНИЕ АЛХИМИИ* (глава из книги)                  

МИФИЧЕСКИЕ АЛХИМИКИ:                                                                ГЕРМЕС

Первая группа алхимиков объединяет мифических и божественных персонажей, таких как Гермес, Исида, Агатодемон. Все эти имена относятся к Египту и перечислены в том порядке, который определили гностики и Поймандр. Гермес, синоним Тота, был, как мы уже говорили, патроном наук и искусств в древнем Египте. Древние книги, числом 20 000, согласно одним авторам, и 36 500, согласно другим, носят его имя. Я описал выше, по Клименту Александрийскому*1, солнечную процессию, в которой эти книги несли жрецы. Традиция, согласно которой Гермесу ophohq{b`khq| тайные произведения по магии, астрологии, химии, поддерживалась очень длительное время. Вначале олово, а позже ртуть** как средства превращения были посвящены ему. Сама химия в средние века носила название герметическая наука. Разумеется, существовали алхимические трактаты под именем Гермеса: они непрерывно цитируются^2 Зосимой, Стефанусом и другими авторами рассматриваемых нами греческих манускриптов.

* Перевод осуществлен по изданию' Berthelot М. Les origins de l'alchimie. - Paris, 1885 - С. 133-140

** По-латыни Mereurius. oae же, как и римское соответствие греческого бога Гермеса - Прим. пер.

Вот один из фрагментов из этих манускриптов, который может проиллюстрировать стиль: "У восточного входа храма Исиды вы увидите характеры, относящиеся к белому веществу (серебру). У западного входа вы найдете желтый минерал (золото), у устья трех источников".^3 Реально или символично это описание?

Другие приписывают Гермесу одну из главных аксиом алхимиков: "Если вы не лишите тела их телесного состояния и если вы не превратите в тела бестелесные вещества, вы не получите то, что вы ожидаете""; это значит: если вы не лишите металлы их металлического состояния (окислением, растворением и т.п.) и если вы не получите металлы из неметаллических веществ и т. п.

Алхимики пели мистический гимн Гермеса, приведенный в "Поймандре": "Вселенная, внемли гласу моему; земля, отворись; да раздвинется предо мною толща вод. Деревья, не качайте ветвями, я желаю воспеть Господа, Все и Одного. Да раскроются предо мною небеса и умолкнут ветры, и да восславят все мои способности Все и Одного".

Формула Всего и Одного постоянно появляется в греческих алхимических произведениях. Она составляла основу их доктрины, поскольку она выражала единство материи и возможность превращать одни тела в другие.

"Изумрудная Скрижаль" Гермеса, цитируемая средневековыми авторами, начинается с сакраментальных слов, подобных тем, которые мы читаем в трудах Зосимы: "Вверху вещи небесные, внизу вещи земные; мужским и женским совершается творение".

Однако ни "Произведение о солнце" Гермеса, ни какаялибо иная книга, носящая его имя, не дошли до нас; арабские трактаты, приписываемые Гермесу, которыми мы располагаем, являются значительно более поздними. Но в наших манускриптах Гермесу приписываются астрологическая таблица (так называемый инструмент) и комментарий к загадке Сивиллы.

Инструментом Гермеса" является таблица цифр, предназначенных для предвидения исхода болезни по определенным образом вычисленной цифре, исходя из восхода Сириуса в месяце Эпифи.

Таблицы этого рода в Египте являются очень древними; одну из них, приписанную Демокриту, содержит папирус de Leide, а несколько, приписываемых Петосирису, содержатся в манускрипте 2.419 Национальной Библиотеки.

Под именем Гермеса и Агатодемона фигурирует комментарий загадки^6, касающейся философского камня. "У меня девять букв и четыре слога, узнай меня. Три первые слога имеют по две буквы..." Эта загадка находится в сивиллиных книгах (книга 1, стих 141); она очень занимала алхимиков. Ее цитируют псевдо-Демокрит, Олимпиодор, широко комментирует Степан (Stephanus, VI praxis). Ответ должен был бы переводиться как мышьяк (франц. arsenicon), согласно Кардану и Лейбницу, которые знали тексты Степана^7. Ей даются совершенно различные интерпретации, такие как zoes bythos. Пропасть жизни; theos soter, Бог спаситель; anexphonos; phaosphorosv. т. п.; в изданиях сивиллиных книг. Во всяком случае, дата написания 1 книги ведет нас к 3 веку; это согласуется с другими указаниями алхимических произведений.

АГАТОДЕМОН

Агатодемон, или добрый демон, является синонимом египетского бога Хнупи: он представляет медицинское божество.

Некоторые гностики чтили змею как его эмблему и даже хранили домашних змей, обозначенных именем Агатодемона, которых считали покровителями дома^8. Видели родство этого персонажа с эмблемой алхимии - змеей, кусающей свой хвост. Членов сект (агатодемонитов) даже отождествляли с алхимиками.

Олимпиодор, несмотря на свою легковерность, подозревает, что характер Агатодемона был мифическим и эвгемерным": "Одни говорят, что это один из древних египетских философов; другие - таинственный ангел или добрый демон, покровитель Египта. Некоторые называют его небом, потому что его символом является образ мира. Действительно, египетские иерограмматы, желая изобразить на обелисках мир в священных характерах, рисовали змею Уроборос".

Агатодемон часто цитируется нашими алхимиками как реальный автор. Под его именем существует даже загадка Сивиллы, а также комментарий, адресованный Осирису и имеющий отношение к старому пророку Орфею, то есть другому апокрифическому автору II века, пользующемуся авторитетом среди гностиков. Автор говорит здесь об искусстве делать металлы желтыми и белыми, то есть превращать их в серебро и золото, а также другие алхимические рецепты".

ИСИДА

Исида упоминается в "Поймандре", одной из псевдогерметических книг. Она играла большую роль в религиозных культах александрийской и римской эпох. Ее упоминают также алхимики. Я уже говорил о письме пророчицы Исиды к своему сыну Гору" по случаю общения ангелов с женщинами, которым они открыли таинственные науки. Читаем имя Тифона (египетского Сета) и Орманути (Гермонтиса возле Феб), перемешанные со всякого рода гностическими представлениями об ангелах и пророках первого небосвода; затем следует клятва посвящения, в которой Гермес и Анубис связаны со скалой Ахерон. Многие из этих имен и само это письмо упоминаются в отрывке о превращениях, переведенном далее". Первые века нашей эры богаты сборниками этого рода и апокрифическими книгами, особенно Египта и Сирии, где были установлены первые сношения между эллинизмом и религиозными традициями Востока.

ЛУИ МАССИНЬОН

История гностицизма, христианских ересей, мистических философов Александрии полна ложных авторств: книга Эноха, завет Адама, апокрифические Евангелия и т. п.; это приписывание авторства имело целью связать современные

доктрины с почитаемыми корнями: или чтобы увеличить

авторитет первых, давая им имена знаменитых современников; или чтобы спасти их творцов от преследований. Изгнание математиков и халдеев из Рима, резня по приказу Диоклетиана в Египте, уничтожение им алхимических произведений только оправдывали подобные предосторожности.

ЦАРИ И ИМПЕРАТОРЫ

Подобным образом, то есть с двойной целью защитить автора от преследований и придать авторитет новым произведениям, я объясняю приписывание некоторых произведений по химии царям и императорам. Уже древние египтяне давали новым произведениям имена своих старых царей. Мистическая Книга Зосимы находится под покровительством Софии, иначе говоря, Хеопса.

Не только переписчики приписывали некоторым алхимикам фиктивные имена, например имя царя Армении, дописанное к имени Петазиса в подписи некоторых трактатов, или царицы Египта, приписанное ученой Клеопатре*13: это напоминает имя индийского царя, приписанное Геберу в арабских трактатах; но по мошенничеству или по ошибке некоторые трактаты приписаны Александру. Это имело место, например, в древней табличке в начале манускрипта святого Марка*14 и в Китаб-аль-Фихрист. Другие книги претендуют на авторство императора Гераклиуса*15 и императора Юстиниана. Но ни один из этих последних трактатов не фигурирует в греческих произведениях, дошедших до нас.

ВВЕДЕНИЕ В ИНВЕНТАРЬ АРАБСКОЙ                             ГЕРМЕТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ*1

В узком смысле существуют герметические тексты на арабском языке, относящиеся по имени к Гермесу или к "трем Гермесам" (Haramisa). При огромном преобладании мусульманских арабских авторов (с небольшим количеством христиан, манихейцев и иудеев) принятие Гермеса не означало присоединения к языческому культу, который сохранял еще gm`wemhe в Харране в начале IX века н.э. для сирийскоязычных савеев^2, для которых Гермес (- Тот) оставался богом всех цивилизаторских изобретений.

Принятие Гермеса означало попытку синкретизма; для манихейцев Гермес был первым из пяти предтеч, пророков до Мани; для некоторых сирийско-арабских христиан он был если не предвоплощением Логоса, как для наасенийцев, то по крайней мере предтечей монотеизма^3 и аскетизма Отцов. Не было больше эллинизированных иудеев, отождествляющих Гермеса с Моисеем, как в Артапане; но для многих мусульман Гермес был подлинным пророком, допотопным, которого они отождествляли одновременно с Идрисом, упоминаемым в Коране^4 и с Ukhnukh (Енохом из Книги Бытия). Если Гермес тождествен Ид рису, то он не входил в категорию пророков-законодателей, которых Бог сделал носителями "незыблемого" Текста^5 под руководством ангела (Тора, Евангелие, Коран). Он пришел посвятить людей путем непосредственного вдохновения (ilham в противоположность wahy, откровение посредством ангела), чтобы основать первые города* и их технику. Здесь слышится отголосок представления в форме диалога, "тайных обсуждений" (Фестюжьер) греческих герметических текстов.

* Перевод осуществлен по изданию: Massignon Lous. Inventaire de la litterature hermetique arabe//FestugiereA. La revelation d'Hermes Trismegiste. T. 1. - 1944. - С. 384- 400.

Первыми "герметизирующими" мусульманами были шииты, для которых история циклична и может выразиться, если обратиться к примерам наиболее древних пророков (чем объясняется роль Гермеса у друзов и нусайритов)^6.  Именно благодаря Гермесу-Идрису эллинистическая традиция заявила о своем праве на существование в Исламе, тогда как силлогистика и метафизика Аристотеля еще не были им приняты. Манихейская пропаганда zanadiga^7 использовала Гермеса для своей доктрины вдохновения (inspiration), тогда как савеи из Харрана, под угрозой быть изгнанными как язычники, видели в пророке Гермесе-Идрисе^8 неожиданное средство для того чтобы уцелеть среди монотеистических культов, официально разрешенных в мусульманском государстве. Они объявляли мусульманам, что Гермес низойдет вновь на землю как их Mahdi, и что А[гато]- демон будет Судьей на Суде^9. Но герметизм не имел Книги откровения; с 321/933 кади (судья) А. 1. Istakhri, в ту пору багдадский мухташиб, потребовал истребления савеев, которые вынуждены были постепенно изменить веру (последний известный их официальный предводитель Hukaym-b-lsab-Marwan, преемник Sa'dan-b-Jabir, +15 раби'1 393/944)*10.

Вскоре, кстати, возникло противодействие внедрению герметизма в мусульманскую мысль. Была принята его инструментальная техника; именно в Харране производились астролябии", необходимые для ежедневной фиксации моментов пяти канонических молитв (суннизм требует обращения к непосредственному опыту и так же, как и для фиксации праздника новолуния, преследует еще и сегодня обращение к альманахам, рассчитанным заранее); дистилляторы алхимиков и астрологические талисманы sonrpeakkhq| везде; но многие мусульманские мыслители, впрочем, из различных соображений, осуждали астрологию, алхимию" и талисманную магию, плохо согласующиеся с божественной трансценденцией и блаженством.

 

* Очень отдаленная дата жизни, приписываемая Гермесу, исходит из следующего замечания Beruni (chron. 342): по Гермесу, восход Плеяд совпадает с точкой весеннего равноденствия, что имело место более 3300 лет до начала христианской эры (Л. Массиньон). Мы приводим также координаты звезд, указанные в "Liber Hermetis" и "Tractatus Enoch", см. наст. изд. - Прим. пер.

Полемика, коснувшаяся тогда герметической теодицеи*, доказывает, что в ту эпоху герметизм охватывал все. Он не исповедовался обществом с организованным учением; распространенность клятвы Гиппократа, заимствованной в Испании лекарем lbn Zuhr (+525/1130: Taysir, манускрипт Paris. 2960, f. 133b, открытый А. Фараем*13), только доказывает, что проникновение античных техник в Ислам обеспечивалось организацией посвященных; и вне больницы в Юндисабуре обучение античной науке не имело специализированных школ и должно было передаваться вместе с обучением Organon под сенью христианских сирийских семинаров в Ираке (особенно несторианских: в Deir Qunna, Mahuze и Mar Theodor).

Но олицетворяя в Гермесе-Идрисе первичное состояние языческой культуры (как в максимах Luqman-Ahikar), еще осознавали некоторую доктринную однородность, объединяющую различные тексты (алхимию, астрологию, талисманы, теодицею), переданные и переведенные под именем Гермеса.

* Согласование идеи благого Бога с наличием мирового зла. - Прим. пер.

Философ Sarakhsi (+286/899), ученик Kindi, вместе с ним рассматривает Гермеса как одного из основоположников савейской религии. Он добавляет^14, что Kindi читал то, что Гермес говорил своему сыну о "tawhid" (=выражение веры в божественном Единстве), и восхищался его точностью, замечая, что (мусульманский) философ, как он, не смог бы выразить это лучше: речь шла о невыразимой божественной трансценденции, которой не мог достигнуть инструмент силлогизма (и которая, как мы увидим далее, доступна только теургии). Оградить  ожественную Сущность от какой бы то ни было дискриминации атрибутов, это то, что развивает по-арабски герметический текст, Псевдо-Эмпедокл, который, согласно lbn al-Qifti, оказал влияние на mu'tazilite'Allaf (+233/849) и андалусского предка lbn Masarra (+319/932)^15. Можно также задать вопрос, не был ли Jahm уже вдохновлен герметизмом, когда отрицал всякое различение атрибутов в Боге, поскольку, согласно lbn Hanbal^16, он заимствовал тогда у манихейских христиан их доказательство через непрерывность Духа, чтобы опровергнуть атеизм буддийский или jaina (Sumaniya).

Во всяком случае мы считаем, что через Dhu'l Nun Misri (+245/859), алхимика и мистика (египтянина) одновременно, герметическое проявление неприменимости силлогизма в теодицее было известно от суфиев, которые, как, например, A. S. Kharraz (+286/899) и Hallaj (+309/922), первыми противопоставили бессильному рассудку (raison, 'aql) дух (esprit, ruh), который единственный способен вкусить Бога экспериментально. Это то, что сделали уже шиитские экстремисты, окрашенные эллинизмом в Куфа^17. Один из них, Shalmaghani (+322/934)", писал об алхимии; его тезис о Божьем проникновении в тело святого использует два герметических и савейских термина (hulul, проникновение; haykal, статуя идола или теургическая молитва для призвания духа бога). Мы встречаем их также у Hallaj, и они происходят у обоих скорее всего от шиитских экстремистов в ходе письменной полемики Manes против Bardesane о душе".

В теодицее эллинистическая философия соединяет воедино два противоположных тезиса: с одной стороны, что божественная сущность является невыразимо единой; с другой - что она не только способна к восприятию эманации, но что она может, при нашей молитве, быть вынуждена внедриться, будь то в идол (неоплатонизм Порфирия) или в святого (герметическая теургия). Именно этот второй тезис о hulul был наиболее совместим с литературой Ислама; и осуждение, которым его поразили некоторые шииты и мистики, несомненно целилось и в герметизм.

Кроме того, как заметил Shahrastani^20, вознесение духа в небо, такое, в какое его посвящает Гермес, освобождает от веры в нисхождение ангела-вестника, чтобы передать пророку Текст откровения: это другая несовместимость с чистым Исламом (ибо мистический Ислам соглашается, благодаря al- Khadir*21, с непосредственным вдохновением, высшим по отношению к пророческому состоянию).

Постепенно устраненное из исламской теодицеи, герметическое влияние ослабло и в талисманной магии (в которой победили мантика цифр и черт на песке), но полностью господствовало в мусульманских астрологии и алхимии вплоть до наших дней.

 

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

 

Сайт управляется системой uCoz