Глава 29. Судьба мастера и Маргариты определена

 

 

     На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста  лет назад, находились двое: Воланд  и Азазелло. Они не были  видны снизу,  с улицы, так как  их  закрывала  от  ненужных  взоров  балюстрада с  гипсовыми  вазами  и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев.

     Воланд сидел  на складном табурете, одетый  в  черную  свою сутану. Его длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами террасы вертикально,  так  что получились  солнечные  часы.  Тень  шпаги  медленно и неуклонно удлинялась,  подползая  к черным туфлям  на  ногах сатаны. Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете  и поджав одну ногу  под себя, Воланд  не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом  лачуг. Азазелло, расставшись со своим современным нарядом,  то есть  пиджаком,  котелком,  лакированными  туфлями, одетый,  как  и  Воланд, в  черное,  неподвижно стоял  невдалеке  от  своего повелителя, так же как и он не спуская глаз с города.

     Воланд заговорил:

     — Какой интересный город, не правда ли?

     Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:

     — Мессир, мне больше нравится Рим!

     — Да, это дело вкуса, — ответил Воланд.

     Через некоторое время опять раздался его голос:

     — А отчего этот дым там, на бульваре?

     — Это горит Грибоедов, — ответил Азазелло.

     —  Надо  полагать, что это  неразлучная парочка,  Коровьев и  Бегемот, побывала там?

     — В этом нет никакого сомнения, мессир.

     Опять наступило молчание, и оба  находящихся на террасе глядели,  как в окнах, повернутых на  запад, в верхних этажах громад  зажигалось  изломанное ослепительное  солнце.  Глаз Воланда горел так же,  как одно  из таких окон, хотя Воланд был спиною к закату.

     Но тут что-то  заставило Воланда отвернуться от города  и обратить свое внимание на круглую  башню, которая была у него за спиною на крыше. Из стены ее  вышел  оборванный, выпачканный  в  глине мрачный  человек  в  хитоне,  в самодельных сандалиях, чернобородый.

     — Ба!  — воскликнул Воланд,  с насмешкой глядя на вошедшего, — менее всего  можно  было  ожидать  тебя здесь! Ты с  чем пожаловал,  незваный,  но предвиденный гость?

     —  Я  к  тебе,  дух  зла  и  повелитель  теней,  —  ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

     — Если  ты  ко  мне, то почему  же ты  не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? — заговорил Воланд сурово.

     — Потому  что я не  хочу,  чтобы  ты  здравствовал,  — ответил дерзко вошедший.

     — Но тебе  придется  примириться с этим, — возразил Воланд, и усмешка искривила его  рот, — не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я  тебе скажу,  в чем она,  —  в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так  добр  подумать  над вопросом: что бы делало  твое добро, если  бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от  деревьев и  от живых существ. Не хочешь ли  ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.

     — Я не буду с тобой спорить, старый софист, — ответил Левий Матвей.

     —  Ты  и не можешь со мной  спорить, по той причине, о  которой  я уже

упомянул, — ты глуп, — ответил Воланд и спросил:  — Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?

     — Он прислал меня.

     — Что же он велел передать тебе, раб?

     — Я не раб, —  все более  озлобляясь, ответил  Левий Матвей, — я его ученик.

     —  Мы  говорим с тобой на  разных  языках, как  всегда,  —  отозвался Воланд, — но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак...

     — Он  прочитал  сочинение  мастера, —  заговорил  Левий Матвей,  — и просит тебя, чтобы ты взял  с собою  мастера  и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?

     —  Мне  ничего не трудно  сделать, —  ответил Воланд, —  и тебе  это хорошо известно. — Он помолчал и  добавил: —  А что же вы не берете его  к себе, в свет?

     —  Он  не  заслужил  света, он заслужил покой,  —  печальным  голосом проговорил Левий.

     — Передай, что  будет сделано, —  ответил  Воланд  и прибавил, причем глаз его вспыхнул: — И покинь меня немедленно.

     —  Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, — в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.

     — Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.

     Левий  Матвей  после этого  исчез, а Воланд подозвал  к себе Азазелло и приказал ему:

     — Лети к ним и все устрой.

     Азазелло покинул террасу, и Воланд остался один. Но одиночество его  не было  продолжительным. Послышался на  плитах террасы стук шагов и оживленные голоса, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот. Но теперь примуса при толстяке не было,  а нагружен он был другими  предметами. Так, под мышкой  у него находился небольшой ландшафтик в золотой раме, через руку был перекинут поварской,  наполовину обгоревший халат,  а в  другой руке он держал цельную семгу в  шкуре и  с  хвостом.  От Коровьева и  Бегемота  несло  гарью,  рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.

     — Салют, мессир, — прокричала неугомонная парочка, и Бегемот  замахал семгой.

     — Очень хороши, — сказал Воланд.

     — Мессир, вообразите, — закричал возбужденно и  радостно  Бегемот, — меня за мародера приняли!

     — Судя  по принесенным тобою предметам, — ответил  Воланд, поглядывая на ландшафтик, — ты и есть мародер.

     — Верите ли, мессир... — задушевным голосом начал Бегемот.

     — Нет, не верю, — коротко ответил Воланд.

     — Мессир,  клянусь,  я делал героические попытки спасти все, что  было можно, и вот все, что удалось отстоять.

     — Ты лучше скажи, отчего Грибоедов загорелся? — спросил Воланд.

     Оба,  и Коровьев и Бегемот, развели  руками,  подняли глаза  к небу,  а Бегемот вскричал:

     — Не постигаю! Сидели мирно, совершенно тихо, закусывали...

     — И вдруг — трах, трах! — подхватил Коровьев,  — выстрелы! Обезумев от  страха, мы с  Бегемотом  кинулись  бежать  на бульвар, преследователи за нами, мы кинулись к Тимирязеву!

     —  Но чувство  долга,  — вступил  Бегемот,  — побороло наш постыдный страх, и мы вернулись!

     — Ах, вы  вернулись? — сказал  Воланд,  — ну,  конечно, тогда здание сгорело дотла.

     —  Дотла!  —  горестно  подтвердил  Коровьев,  —  то есть буквально, мессир, дотла, как вы изволили метко выразиться. Одни головешки!

     — Я устремился,  — рассказывал  Бегемот, —  в зал заседаний,  — это который с колоннами, мессир, —  рассчитывая вытащить что-нибудь ценное. Ах, мессир, моя  жена,  если б только  она у меня  была, двадцать  раз рисковала остаться вдовой!  Но, к счастью, мессир,  я  не женат, и скажу вам прямо  — счастлив, что не женат. Ах, мессир,  можно  ли променять холостую свободу на тягостное ярмо!

     — Опять началась какая-то чушь, — заметил Воланд.

     — Слушаю и продолжаю, —  ответил кот, — да-с, вот ландшафтик.  Более ничего невозможно было унести из зала, пламя ударило мне в лицо. Я побежал в кладовку, спас семгу. Я побежал в кухню, спас халат. Я считаю, мессир, что я сделал все, что мог, и не понимаю, чем объясняется скептическое выражение на вашем лице.

     — А что делал Коровьев в то время, когда ты мародерствовал? — спросил Воланд.

     —  Я  помогал  пожарным,  мессир,  —  ответил Коровьев,  указывая  на разорванные брюки.

     — Ах, если так, то, конечно, придется строить новое здание.

     — Оно будет построено, мессир, — отозвался Коровьев, — смею  уверить вас в этом.

     — Ну, что  ж,  остается пожелать, чтобы оно  было  лучше прежнего,  — заметил Воланд.

     — Так и будет, мессир, — сказал Коровьев.

     — Уж вы мне верьте, — добавил кот, — я форменный пророк.

     — Во всяком случае, мы явились, мессир,  — докладывал Коровьев,  — и ждем ваших распоряжений.

     Воланд поднялся с своего табурета, подошел к балюстраде и долго, молча, один, повернувшись спиной к своей  свите, глядел  вдаль. Потом он  отошел от края, опять опустился на свой табурет и сказал:

     —  Распоряжений никаких не  будет  — вы исполнили все,  что могли,  и более  в ваших услугах я  пока не нуждаюсь. Можете  отдыхать.  Сейчас придет гроза, последняя гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы тронемся в путь.

     — Очень  хорошо, мессир, —  ответили  оба гаера  и скрылись где-то за круглой центральной башней, расположенной в середине террасы.

     Гроза, о  которой говорил Воланд, уже скоплялась на  горизонте.  Черная туча  поднялась на  западе и до половины отрезала солнце.  Потом она накрыла его целиком. На террасе посвежело. Еще через некоторое время стало темно.

     Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный  город. Исчезли  мосты, дворцы. Все пропало,  как  будто  этого никогда  не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар.  Он повторился, и началась гроза. Воланд перестал быть видим во мгле.