Глава 22. При свечах

 

 

     Ровное гудение машины, летящей высоко над землей, убаюкивало Маргариту, а лунный  свет  ее приятно согревал. Закрыв  глаза, она отдала  лицо ветру и думала с какой-то  грустью о  покинутом ею неизвестном береге реки, которую, как  она чувствовала,  она  никогда  более не увидит. После всех волшебств и чудес сегодняшнего вечера она уже догадывалась,  к  кому  именно в  гости ее везут,  но  это не пугало  ее. Надежда  на  то, что  там ей удастся добиться возвращения своего счастья, сделала ее бесстрашной. Впрочем, долго мечтать в машине об этом счастье ей не пришлось. Грач ли хорошо знал свое дело, машина ли была хороша, но только вскоре Маргарита, открыв глаза, увидела  под собой не  лесную тьму, а дрожащее  озеро московских огней.  Черная птица-шофер  на лету отвинтил правое переднее  колесо,  а  затем посадил машину  на каком-то совершенно безлюдном  кладбище в районе Драгомилова.  Высадив  ни  о чем  не спрашивающую Маргариту возле одного из надгробий  вместе  с  ее щеткой, грач запустил  машину, направив ее  прямо в овраг  за  кладбищем.  В  него  она с грохотом  обрушилась  и  в  нем погибла. Грач  почтительно козырнул,  сел на колесо верхом и улетел.

     Тотчас из-за одного из памятников показался черный  плащ. Клык сверкнул при луне, и Маргарита  узнала Азазелло. Тот жестом пригласил Маргариту сесть на щетку, сам вскочил на длинную рапиру, оба взвились и никем не  замеченные через несколько секунд высадились около дома N 302-бис на Садовой улице.

     Когда, под мышкой неся щетку и  рапиру, спутники проходили  подворотню, Маргарита  заметила томящегося в  ней  человека в  кепке  и высоких сапогах, вероятно, кого-то поджидавшего. Как ни легки были шаги Азазелло и Маргариты, одинокий  человек  их  услыхал  и беспокойно дернулся,  не  понимая, кто  их производит.

     Второго,  до  удивительности похожего на первого,  человека встретили у шестого  подъезда.  И  опять  повторилась  та  же  история.  Шаги... Человек беспокойно  оглянулся и  нахмурился. Когда же  дверь  открылась и закрылась, кинулся вслед за  невидимыми  входящими,  заглянул  в  подъезд,  но  ничего, конечно, не увидел.

     Третий,  точная копия  второго,  а  стало  быть, и первого,  дежурил на площадке  третьего   этажа.   Он  курил   крепкие   папиросы,  и   Маргарита раскашлялась, проходя мимо него. Курящий, как будто его кольнули, вскочил со скамейки,  на  которой  сидел,  начал  беспокойно  оглядываться,  подошел  к перилам,  глянул вниз. Маргарита со своим провожатым в  это время уже была у дверей квартиры N 50. Звонить не стали, Азазелло бесшумно открыл дверь своим ключом.

     Первое, что поразило  Маргариту, это  та  тьма, в которую  они  попали. Ничего не было  видно, как в  подземелье, и Маргарита невольно  уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Но тут вдалеке и вверху  замигал огонек какой-то лампадки и  начал приближаться. Азазелло на ходу вынул из-под мышки Маргариты  щетку,  и та  исчезла  без  всякого  стука  в темноте.  Тут стали подниматься по каким-то широким ступеням, и Маргарите стало казаться, что им конца не будет. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может  поместиться   эта  необыкновенная   невидимая,  но  хорошо  ощущаемая бесконечная лестница. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что  стоит на  площадке. Огонек  приблизился  вплотную, и Маргарита увидела  освещенное лицо мужчины, длинного и черного, держащего в руке эту самую  лампадку.  Те, кто имел  уже  несчастие в эти дни попасться на его  дороге, даже при слабом свете язычка в лампадке, конечно, тотчас же узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот.

     Правда,   внешность  Коровьева  весьма   изменилась.   Мигающий  огонек отражался  не в треснувшем пенсне, которое давно пора было  бы выбросить  на помойку, а в монокле, правда, тоже  треснувшем.  Усишки на  наглом лице были подвиты и напомажены, а чернота Коровьева объяснялась очень просто — он был во фрачном наряде. Белела только его грудь.

     Маг, регент, чародей, переводчик  или черт его знает  кто на самом деле — словом, Коровьев  —  раскланялся и, широко проведя лампадой по  воздуху, пригласил Маргариту следовать за ним. Азазелло исчез.

     "Удивительно странный  вечер, —  думала Маргарита, — я всего ожидала, но  только не  этого!  Электричество,  что  ли,  у  них  потухло?  Но  самое поразительное  — размеры  этого  помещения. Каким  образом  все  это  может втиснуться в московскую квартиру? Просто-напросто никак не может".

     Как ни мало давала  свету Коровьевская лампадка, Маргарита  поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой, темной и по первому   впечатлению   бесконечной.  Возле  какого-то  диванчика   Коровьев остановился,  поставил свою  лампадку  на какую-то  тумбу, жестом  предложил Маргарите  сесть,  а сам поместился подле в живописной позе — облокотившись на тумбу.

     — Разрешите мне представиться вам, — заскрипел Коровьев, — Коровьев. Вас удивляет, что  нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали? Ни-ни-ни. Пусть первый попавшийся палач, хотя бы один из тех, которые сегодня, немного позже,  будут  иметь  честь  приложиться к вашему колену,  на  этой же тумбе оттяпает  мне  голову,  если это так. Просто мессир  не любит электрического света,  и  мы  дадим  его  в  самый  последний  момент. И  тогда,  поверьте, недостатка  в нем не будет. Даже, пожалуй, хорошо было бы, если  б его  было поменьше.

     Коровьев  понравился Маргарите, и трескучая его болтовня  подействовала на нее успокоительно.

     —  Нет, — ответила Маргарита, —  более  всего меня поражает, где все это помещается. — Она повела рукой, подчеркивая при этом необъятность зала.

     Коровьев сладко ухмыльнулся, отчего тени шевельнулись в  складках у его носа.

     — Самое несложное из всего! — ответил он. — Тем, кто хорошо знаком с пятым  измерением,  ничего  не стоит  раздвинуть  помещение  до  желательных пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, до черт знает  каких пределов! Я,  впрочем, — продолжал болтать  Коровьев,  — знавал  людей,  не  имевших никакого представления не  только о пятом измерении, но и вообще ни о чем не имевших никакого представления и  тем не менее проделывавших чудеса в смысле расширения  своего  помещения.   Так,  например,  один  горожанин,  как  мне рассказывали, получив трехкомнатную квартиру на Земляном  валу, без  всякого пятого измерения  и прочих вещей,  от которых ум заходит за разум, мгновенно превратил   ее  в  четырехкомнатную,  разделив   одну   из  комнат   пополам перегородкой.  Засим  эту  он  обменял на две  отдельных  квартиры  в разных районах Москвы  —  одну в три и другую в  две комнаты. Согласитесь,  что их стало  пять. Трехкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем, как вы  сами видите, шести комнат, правда,  рассеянных в полном беспорядке по всей  Москве. Он  уже собирался  произвести  последний и самый блистательный вольт, поместив в газете объявление, что меняет шесть комнат в разных районах Москвы на одну пятикомнатную квартиру  на Земляном валу,  как его деятельность, по не  зависящим от него причинам, прекратилась. Возможно, что он сейчас и имеет какую-нибудь комнату, но только, смею вас уверить, что не в  Москве.  Вот-с,  каков  проныра,  а вы изволите  толковать  про  пятое измерение.

     Маргарита, хоть и не толковала  вовсе про пятое измерение, а толковал о нем  сам Коровьев,  весело  рассмеялась,  прослушав  рассказ  о  похождениях квартирного проныры. Коровьев же продолжал:

     — Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна. Вы женщина весьма умная  и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин.

     Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой.

     — Ну, вот-с, вот-с, — говорил Коровьев, — мы враги всяких недомолвок и  таинственностей. Ежегодно  мессир дает один  бал. Он называется  весенним балом  полнолуния, или балом ста королей. Народу! — тут  Коровьев ухватился за щеку, как будто у него заболел зуб, — впрочем, я надеюсь, вы сами в этом убедитесь.  Так вот-с: мессир  холост,  как  вы, конечно, сами понимаете. Но нужна  хозяйка,  —  Коровьев   развел  руками,  —  согласитесь  сами,  без хозяйки...

     Маргарита  слушала  Коровьева,  стараясь  не  проронить  ни слова,  под сердцем у нее было холодно, надежда на счастье кружила ее голову.

     —  Установилась  традиция, — говорил далее Коровьев,  — хозяйка бала должна  непременно носить имя  Маргариты, во-первых, а во-вторых, она должна быть местной уроженкой. А  мы, как  изволите видеть, путешествуем и в данное время  находимся в Москве.  Сто  двадцать  одну  Маргариту  обнаружили  мы в Москве, и, верите ли, — тут Коровьев с отчаянием хлопнул себя по  ляжке, —  ни одна не подходит. И, наконец, счастливая судьба...

     Коровьев выразительно ухмыльнулся,  наклоняя стан, и  опять  похолодело сердце у Маргариты.

     —  Короче! — вскричал Коровьев,  — совсем коротко: вы  не откажетесь принять на себя эту обязанность?

     — Не откажусь, — твердо ответила Маргарита.

     — Кончено! — сказал Коровьев и, подняв  лампаду, добавил: — Прошу за мной.

     Они пошли между колоннами и наконец выбрались в  какой-то другой зал, в котором  почему-то сильно пахло лимоном, где слышались какие-то шорохи и где что-то задело Маргариту по голове. Она вздрогнула.

     — Не пугайтесь, — сладко успокоил Коровьев, беря Маргариту  под руку, —  бальные  ухищрения Бегемота,  ничего  более.  И  вообще  я позволю  себе смелость  посоветовать  вам,  Маргарита  Николаевна,  никогда  и  ничего  не бояться. Это неразумно. Бал будет пышный, не стану скрывать от вас этого. Мы увидим  лиц, объем  власти  которых в свое время был чрезвычайно  велик. Но, право, как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению  с  возможностями  того,  в  чьей  свите  я имею  честь  состоять, становится  смешно и,  даже  я бы сказал, грустно. Да и притом  вы  сами  — королевской крови.

     — Почему королевской крови? — испуганно шепнула Маргарита, прижимаясь к Коровьеву.

     —  Ах, королева, — игриво трещал Коровьев, — вопросы крови  — самые сложные вопросы  в мире! И  если  бы  расспросить  некоторых  прабабушек и в особенности   тех   из   них,   что   пользовались   репутацией   смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы, уважаемая Маргарита Николаевна. Я ничуть не погрешу, если, говоря об этом, упомяну о причудливо тасуемой колоде карт. Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже  границы  между  государствами. Намекну:  одна из  французских королев, жившая  в шестнадцатом  веке, надо  полагать, очень  изумилась  бы, если  бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную прапрапраправнучку я  по  прошествии многих лет буду вести под руку в Москве по бальным залам. Но мы пришли!

     Тут  Коровьев  задул  свою  лампаду, и  она пропала у него  из  рук,  и Маргарита  увидела  лежащую  на  полу перед нею полоску  света под  какой-то темной   дверью.  И  в  эту  дверь  Коровьев  тихо  стукнул.  Тут  Маргарита взволновалась настолько, что  у нее застучали зубы и по спине  прошел озноб.  Дверь  раскрылась. Комната  оказалась  очень  небольшой.  Маргарита  увидела широкую  дубовую  кровать со смятыми  и скомканными  грязными  простынями  и подушкою. Перед  кроватью  стоял дубовый на резных ножках  стол, на  котором помещался канделябр с гнездами  в  виде когтистых  птичьих лап. В  этих семи золотых лапах горели толстые восковые  свечи.  Кроме этого, на  столике была большая шахматная  доска  с  фигурками, необыкновенно искусно сделанными. На маленьком  вытертом коврике стояла низенькая скамеечка.  Был еще один стол с какой-то  золотой чашей и другим канделябром, ветви которого были сделаны  в виде  змей.  В   комнате  пахло  серой   и   смолой,  тени  от  светильников перекрещивались на полу.

     Среди  присутствующих  Маргарита  сразу  узнала  Азазелло,  теперь  уже одетого во фрак и стоящего у спинки кровати. Принарядившийся Азазелло уже не походил  на   того  разбойника,   в  виде  которого   являлся  Маргарите   в Александровском саду, и поклонился он Маргарите чрезвычайно галантно.

     Нагая  ведьма, та  самая  Гелла, что так смущала  почтенного  буфетчика Варьете, и, увы, та  самая,  которую, к великому счастью,  вспугнул  петух в ночь  знаменитого  сеанса, сидела на коврике  на полу у кровати, помешивая в кастрюле что-то, от чего валил серный пар.

     Кроме  этих,  был еще  в  комнате  сидящий  на высоком  табурете  перед шахматным  столиком  громаднейший  черный котище,  держащий  в  правой  лапе шахматного коня.

     Гелла приподнялась  и  поклонилась  Маргарите.  То  же  сделал  и  кот, соскочивши с табурета; шаркая правой задней лапой, он уронил коня и полез за ним под кровать.

     Все это замирающая от страха  Маргарита разглядела в коварных  тенях от свечей кое-как. Взор ее притягивала  постель, на которой сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших прудах убеждал в том,  что  дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.

     Два глаза уперлись Маргарите в  лицо.  Правый с золотою искрой  на дне, сверлящий любого до дна  души, и  левый — пустой и черный,  вроде как узкое игольное ухо,  как  выход  в  бездонный  колодец всякой тьмы и  теней.  Лицо Воланда  было скошено на сторону, правый угол  рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие  параллельные  острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар.

     Воланд  широко раскинулся на постели, был одет  в  одну ночную  длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу он поджал под себя,  другую  вытянул  на скамеечку.  Колено  этой темной ноги  и  натирала какою-то дымящеюся мазью Гелла.

     Еще разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди Воланда  искусно из  темного  камня  вырезанного  жука  на  золотой  цепочке  и  с  какими-то письменами  на спинке.  Рядом с Воландом на постели, на тяжелом  постаменте, стоял странный, как будто живой и освещенный с одного бока солнцем глобус.

     Несколько  секунд  длилось молчание.  "Он изучает  меня",  —  подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.

     Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего его искристый глаз как бы вспыхнул:

     — Приветствую  вас, королева, и  прошу меня извинить  за  мой домашний наряд.

     Голос Воланда был так низок,  что на  некоторых  словах давал оттяжку в хрип.

     Воланд взял  с постели  длинную шпагу, наклонившись,  пошевелил ею  под кроватью и сказал:

     — Вылезай! Партия отменяется. Прибыла гостья.

     —  Ни  в  каком  случае, —  тревожно  свистнул по-суфлерски  над ухом Маргариты Коровьев.

     — Ни в каком случае... — начала Маргарита.

     — Мессир... — дохнул Коровьев в ухо.

     — Ни  в  каком случае, мессир, —  справившись с собой,  тихо, но ясно ответила Маргарита и,  улыбнувшись, добавила: — Я  умоляю вас не  прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги,  если б имели возможность ее напечатать.

     Азазелло тихо и одобрительно крякнул, а Воланд, внимательно поглядев на  Маргариту, заметил как бы про себя:

     — Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!

     Он протянул руку  и поманил к  себе  Маргариту. Та подошла, не чувствуя пола под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую, как будто каменную, и в то же время горячую, как огонь, руку на плечо Маргариты, дернул  ее к себе и посадил на кровать рядом с собою.

     — Ну, уж если вы так очаровательно любезны,  — проговорил  он, — а я другого ничего и не ожидал,  так будем без церемоний, — он опять наклонился к краю  кровати и  крикнул:  — Долго будет  продолжаться  этот балаган  под кроватью? Вылезай, окаянный ганс!

     — Коня не могу найти,  — задушенным  и  фальшивым  голосом  отозвался из-под  кровати  кот,  —  ускакал куда-то,  а вместо него какая-то  лягушка попадается.

     —  Не  воображаешь ли ты, что  находишься  на  ярмарочной площади?  — притворяясь рассерженным, спрашивал Воланд, — никакой лягушки  не было  под кроватью!  Оставь  эти дешевые фокусы  для Варьете.  Если  ты  сейчас  же не появишься, мы будем считать, что ты сдался, проклятый дезертир.

     — Ни за что,  мессир! —  заорал кот и  в ту  же секунду вылез  из-под кровати, держа в лапе коня.

     — Рекомендую вам... — начал было Воланд и сам себя перебил: — Нет, я видеть не могу этого шута  горохового. Посмотрите, во что он себя  превратил под кроватью.

     Стоящий  на   задних  лапах   и  выпачканный  пылью  кот  тем  временем раскланивался перед  Маргаритой. Теперь на шее у кота оказался белый фрачный галстук бантиком, а на груди перламутровый дамский бинокль на ремешке. Кроме того, усы у кота были позолочены.

     — Ну что же это такое! — воскликнул  Воланд,  —  зачем ты  позолотил усы? И на кой черт тебе нужен галстух, если на тебе нет штанов?

     — Штаны коту не полагаются, мессир, — с  большим достоинством отвечал кот, —  уж  не прикажете  ли вы  мне надеть и сапоги? Кот в сапогах  бывает только в сказках, мессир. Но видели ли вы когда-либо кого-нибудь на балу без галстуха? Я не намерен оказаться в комическом положении и рисковать тем, что меня  вытолкают в  шею!  Каждый украшает  себя,  чем  может.  Считайте,  что сказанное относится и к биноклю, мессир!

     — Но усы?..

     —  Не  понимаю,  —  сухо  возражал  кот, —  почему, бреясь  сегодня, Азазелло  и Коровьев  могли  посыпать себя  белой  пудрой,  и чем она  лучше золотой?  Я напудрил  усы,  вот и  все!  Другой  разговор  был бы, если б  я побрился! Бритый кот — это действительно уж безобразие, тысячу раз согласен признать это. Но вообще, — тут голос кота обидчиво дрогнул, — я вижу,  что ко мне применяют кое-какие придирки, и вижу, что передо мною стоит серьезная проблема — быть ли мне вообще на балу? Что вы скажете мне на это, мессир?

     И кот от обиды так раздулся, что казалось, еще секунда, и он лопнет.

     — Ах, мошенник, мошенник, —  качая головой, говорил Воланд, — каждый раз, как партия его в  безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, подобно самому последнему шарлатану на мосту. Садись  немедленно и  прекрати эту словесную пачкотню.

     —  Я  сяду,  —  ответил  кот,  садясь,  —  но  возражу  относительно последнего.  Речи  мои  представляют  отнюдь не  пачкотню,  как  вы изволите выражаться в присутствии дамы,  а  вереницу  прочно  увязанных  силлогизмов, которые оценили бы по  достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель.

     — Шах королю, — сказал Воланд.

     —  Пожалуйста, пожалуйста,  — отозвался кот и стал в бинокль смотреть на доску.

     — Итак, — обратился к Маргарите Воланд, — рекомендую вам, донна, мою свиту. Этот валяющий дурака  —  кот Бегемот. С Азазелло и Коровьевым вы уже познакомились, служанку мою Геллу  рекомендую. Расторопна,  понятлива, и нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать.

     Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои с зеленью глаза, не переставая зачерпывать пригоршней мазь и накладывать ее на колено.

     — Ну, вот и все, — закончил Воланд и поморщился, когда Гелла особенно сильно сжала его колено,  — общество, как вы видите, небольшое, смешанное и бесхитростное.  —  Он умолк  и стал поворачивать  перед собою  свой глобус, сделанный  столь искусно,  что  синие  океаны на нем шевелились, а шапка  на полюсе лежала, как настоящая, ледяная и снежная.

     На  доске  тем  временем  происходило смятение. Совершенно расстроенный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки. Три белых пешки-ландскнехты с алебардами растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой  и  указывающего вперед,  где  в  смежных  клетках,  белой  и черной, виднелись  черные  всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки, конях.

     Маргариту  чрезвычайно  заинтересовало  и  поразило  то,  что шахматные фигурки были живые.

     Кот, отставив от  глаз  бинокль,  тихонько  подпихнул своего  короля  в спину. Тот в отчаянии закрыл лицо руками.

     — Плоховато  дельце, дорогой Бегемот, — тихо сказал Коровьев ядовитым голосом.

     — Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, — отозвался Бегемот, —  больше того: я  вполне уверен в конечной победе. Стоит только хорошенько проанализировать положение.

     Этот анализ он начал производить довольно странным образом, именно стал кроить какие-то рожи и подмигивать своему королю.

     — Ничего не помогает, — заметил Коровьев.

     —  Ай!  —  вскричал   Бегемот,  —   попугаи  разлетелись,  что  я  и предсказывал!

     Действительно,  где-то вдали  послышался  шум  многочисленных  крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон.

     — А, черт вас возьми с вашими бальными  затеями! — буркнул Воланд, не отрываясь от своего глобуса.

     Лишь  только  Коровьев  и Азазелло  скрылись, мигание Бегемота  приняло усиленные размеры. Белый король наконец догадался, чего от него хотят, вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски. Офицер брошенное королевское  одеяние накинул  на себя  и  занял  место  короля.  Коровьев  и Азазелло вернулись.

     — Враки, как и всегда, — ворчал Азазелло, косясь на Бегемота.

     — Мне послышалось, — ответил кот.

     — Ну, что же, долго  это будет продолжаться? — спросил Воланд, — шах королю.

     — Я, вероятно, ослышался, мой мэтр, — ответил кот, — шаха королю нет и быть не может.

     — Повторяю, шах королю.

     —   Мессир,  —  тревожно-фальшивым  голосом  отозвался   кот,  —  вы переутомились: нет шаха королю.

     — Король на клетке г-два, — не глядя на доску, сказал Воланд.

     — Мессир, я в ужасе, — завыл кот, изображая ужас на  своей  морде, — на этой клетке нет короля.

     — Что такое? — в недоумении спросил  Воланд и  стал глядеть на доску, где стоявший на королевской клетке офицер отворачивался и закрывался рукой.

     — Ах ты подлец, — задумчиво сказал Воланд.

     — Мессир, я  вновь обращаюсь к логике, — заговорил кот, прижимая лапы к груди, — если игрок объявляет  шах королю,  а короля  между  тем  уже и в помине нет на доске, шах признается недействительным.

     — Ты сдаешься или нет? — прокричал страшным голосом Воланд.

     —  Разрешите подумать, — смиренно ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал: — Сдаюсь.

     — Убить упрямую тварь, — шепнул Азазелло.

     — Да, сдаюсь, — сказал кот, — но сдаюсь исключительно потому, что не могу  играть  в атмосфере травли со  стороны завистников! —  он поднялся, и шахматные фигурки полезли в ящик.

     — Гелла, пора, —  сказал Воланд, и  Гелла исчезла из комнаты. — Нога разболелась, а тут этот бал, — продолжал Воланд.

     — Позвольте мне, — тихо попросила Маргарита.

     Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено.

     Горячая,  как лава,  жижа  обжигала  руки,  но  Маргарита, не  морщась, стараясь не причинять боли, втирала ее в колено.

     — Приближенные утверждают, что это  ревматизм, —  говорил Воланд,  не спуская глаз с Маргариты, — но  я  сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне  на память  одной очаровательной ведьмой, с  которой  я близко познакомился в тысяча пятьсот  семьдесят первом году в  Брокенских горах, на чертовой кафедре.

     — Ах, может ли это быть! — сказала Маргарита.

     —  Вздор!  Лет через  триста  это пройдет. Мне  посоветовали множество лекарств,  но я по старинке придерживаюсь бабушкиных  средств. Поразительные травы оставила в наследство  поганая старушка, моя бабушка! Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска?

     — Нет, мессир, ничего этого  нет, — ответила умница  Маргарита,  — а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хорошо.

     — Кровь  — великое дело, — неизвестно к чему весело сказал  Воланд и прибавил: — Я вижу, что вас интересует мой глобус.

     — О да, я никогда не видела такой вещицы.

     — Хорошая вещица. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио.  Сообщают  о  них  всегда  какие-то  девушки,  невнятно  произносящие названия мест. Кроме  того, каждая  третья из них немного  косноязычна,  как будто  нарочно  таких подбирают.  Мой глобус гораздо удобнее,  тем более что события мне  нужно знать точно. Вот, например, видите этот кусок  земли, бок которого моет океан? Смотрите,  вот он наливается огнем. Там началась война. Если вы приблизите глаза, вы увидите и детали.

     Маргарита  наклонилась   к  глобусу  и  увидела,  что  квадратик  земли расширился, многокрасочно расписался и превратился как бы в рельефную карту. А затем она увидела и  ленточку реки, и  какое-то селение возле  нее. Домик, который был размером в горошину,  разросся  и  стал  как  спичечная коробка. Внезапно  и  беззвучно крыша  этого  дома взлетела  наверх  вместе  с клубом черного дыма, а  стенки  рухнули, так что  от  двухэтажной коробки ничего не осталось, кроме  кучечки,  от которой валил черный дым. Еще  приблизив  свой глаз,  Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку,  лежащую на  земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка.

     — Вот и  все, — улыбаясь, сказал  Воланд,  —  он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризненна.

     — Я не хотела бы быть на той стороне, против которой этот Абадонна, — сказала Маргарита, — на чьей он стороне?

     —  Чем дальше  я говорю с вами,  — любезно  отозвался Воланд, —  тем больше убеждаюсь  в  том, что вы очень умны. Я  успокою вас. Он  на редкость беспристрастен  и равно  сочувствует обеим сражающимся  сторонам. Вследствие этого и  результаты для  обеих  сторон бывают всегда одинаковы. Абадонна, —  негромко  позвал Воланд, и тут из  стены  появилась фигура какого-то  худого человека в темных очках. Эти  очки  почему-то  произвели на Маргариту  такое сильное  впечатление,  что она,  тихонько вскрикнув, уткнулась  лицом в ногу Воланда.  —  Да  перестаньте,  —  крикнул  Воланд,  —  до  чего  нервозны современные люди. — Он с размаху  шлепнул Маргариту по спине, так что по ее телу прошел звон. — Ведь видите же, что он в  очках. Кроме того, никогда не было  случая,  да  и  не  будет,  чтобы  Абадонна  появился  перед  кем-либо преждевременно. Да и, наконец, я здесь.  Вы у меня в гостях! Я просто  хотел вам показать.

     Абадонна стоял неподвижно.

     — А можно,  чтобы он  снял  очки  на  секунду? —  спросила Маргарита, прижимаясь к Воланду и вздрагивая, но уже от любопытства.

     —  А  вот  этого нельзя,  — серьезно  сказал  Воланд  и махнул  рукой Абадонне, и того не стало. — Что ты хочешь сказать, Азазелло?

     — Мессир, — ответил Азазелло, —  разрешите мне  сказать.  У нас двое посторонних:  красавица, которая хнычет и  умоляет,  чтобы  ее  оставили при госпоже, и кроме того, с ней, прошу прощения, ее боров.

     — Странно ведут себя красавицы, — заметил Воланд.

     — Это Наташа, Наташа! — воскликнула Маргарита.

     — Ну, оставить при госпоже. А борова к поварам!

     — Зарезать? — испуганно крикнула Маргарита, — помилуйте, мессир, это Николай Иванович, нижний жилец. Тут  недоразумение, она,  видите ли, мазнула его кремом...

     — Помилуйте! — сказал Воланд, — на кой черт и кто станет его резать? Пусть посидит вместе с поварами, вот  и все! Не  могу же, согласитесь, я его пустить в бальный зал!

     — Да  уж... — добавил Азазелло  и  доложил:  — Полночь приближается, мессир.

     —  А, хорошо. —  Воланд  обратился к Маргарите:  —  Итак, прошу вас! Заранее благодарю вас.  Не  теряйтесь и  ничего не бойтесь. Ничего не пейте, кроме воды, а то вы разомлеете и вам будет трудно. Пора!

     Маргарита поднялась с коврика, и тогда в дверях возник Коровьев.