Глава 20. Крем Азазелло

 

 

     Луна  в вечернем чистом небе висела  полная, видная сквозь ветви клена. Липы и акации разрисовали землю  в саду сложным узором пятен. Трехстворчатое окно  в   фонаре,   открытое,   но  задернутое  шторой,  светилось   бешеным электрическим  светом. В  спальне Маргариты  Николаевны  горели  все  огни и освещали полный беспорядок  в комнате.  На кровати на одеяле лежали сорочки, чулки  и  белье,  скомканное  же белье  валялось  просто  на  полу  рядом  с раздавленной  в волнении коробкой  папирос. Туфли  стояли на ночном  столике рядом с недопитой  чашкой кофе и  пепельницей, в  которой дымил  окурок,  на спинке  стула висело черное вечернее платье. В комнате  пахло  духами, кроме того, в нее доносился откуда-то запах раскаленного утюга.

     Маргарита  Николаевна  сидела  перед  трюмо  в  одном купальном халате, наброшенном на  голое  тело, и в замшевых  черных туфлях. Золотой браслет  с часиками лежал  перед Маргаритой  Николаевной рядом с коробочкой, полученной от Азазелло, и Маргарита не сводила глаз с циферблата. Временами ей начинало казаться, что часы сломались и стрелки не движутся. Но они двигались, хотя и очень медленно,  как  будто прилипая,  и наконец  <длинная стрелка  упала на двадцать  девятую  минуту десятого>. Сердце Маргариты страшно стукнуло,  так что она  не  смогла даже сразу взяться за  коробочку.  Справившись с  собою, Маргарита открыла  ее  и  увидела  в коробочке  жирный  желтоватый  крем. Ей показалось, что он пахнет болотной тиной. Кончиком пальца Маргарита выложила небольшой мазочек крема на ладонь, причем  сильнее запахло болотными травами и лесом,  и затем ладонью  начала  втирать крем  в  лоб и  щеки.  Крем легко мазался и, как показалось  Маргарите,  тут  же  испарялся.  Сделав несколько втираний, Маргарита глянула в  зеркало  и уронила коробочку прямо  на стекло часов, от  чего  оно  покрылось  трещинами. Маргарита закрыла  глаза,  потом глянула еще раз и бурно расхохоталась.

     Ощипанные  по  краям  в ниточку  пинцетом  брови  сгустились  и черными ровными  дугами   легли  над  зазеленевшими  глазами.   Тонкая  вертикальная морщинка,  перерезавшая  переносицу,  появившаяся  тогда,  в октябре,  когда пропал мастер,  бесследно пропала. Исчезли и желтенькие тени у висков, и две чуть  заметные  сеточки у  наружных  углов  глаз.  Кожа щек  налилась ровным розовым  цветом,  лоб стал  бел  и  чист,  а  парикмахерская  завивка  волос развилась.

     На  тридцатилетнюю  Маргариту  из  зеркала  глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы.

    Нахохотавшись,  Маргарита выскочила из  халата одним  прыжком  и широко зачерпнула легкий жирный крем и сильными мазками  начала втирать его в  кожу тела.  Оно сейчас же порозовело и загорелось. Затем мгновенно, как будто  из мозга  выхватили иголку, утих  висок,  нывший весь  вечер  после свидания  в Александровском саду, мускулы  рук  и ног  окрепли, а  затем  тело Маргариты потеряло вес.

     Она подпрыгнула  и повисла  в  воздухе  невысоко  над ковром,  потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась.

     — Ай да крем! Ай да крем! — закричала Маргарита, бросаясь в кресло.

     Втирания изменили ее не только внешне.  Теперь в  ней во всей, в каждой частице тела, вскипала  радость, которую она ощутила, как  пузырьки, колющие все  ее  тело. Маргарита ощутила себя  свободной, свободной от  всего. Кроме того,  она поняла со  всей ясностью, что  именно случилось  то, о чем  утром говорило предчувствие,  и  что она  покидает особняк  и  прежнюю свою  жизнь навсегда. Но от этой прежней жизни все же откололась  одна  мысль о том, что нужно исполнить  только  один  последний долг  перед началом чего-то нового, необыкновенного, тянущего  ее  наверх, в воздух. И она, как была  нагая,  из спальни, то и дело взлетая  на воздух, перебежала в  кабинет мужа и, осветив его, кинулась  к письменному столу.  На вырванном из блокнота  листе она без помарок быстро и крупно карандашом написала записку:

     "Прости меня и как можно  скорее забудь. Я тебя  покидаю  навек. Не ищи меня, это  бесполезно.  Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита".

     С совершенно облегченной душой Маргарита прилетела в  спальню, и следом  за нею  туда же  вбежала Наташа, нагруженная вещами.  И тотчас все эти вещи, деревянные  плечики с  платьем, кружевные платки, синие  шелковые  туфли  на распялках и  поясок —  все  это посыпалось  на  пол,  и  Наташа  всплеснула освободившимися руками.

     —  Что,  хороша?  —   громко   крикнула  охрипшим  голосом  Маргарита Николаевна.

     — Как же  это?  —  шептала Наташа, пятясь,  —  как  вы  это делаете, Маргарита Николаевна?

     — Это крем! Крем, крем, — ответила Маргарита, указывая на  сверкающую золотую коробку и поворачиваясь перед зеркалом.

     Наташа, забыв про валяющееся на полу мятое  платье, подбежала к трюмо и жадными,  загоревшимися  глазами уставилась на  остаток мази. Губы ее что-то шептали.  Она  опять  повернулась  к  Маргарите  и  проговорила  с  каким-то благоговением:

     — Кожа-то! Кожа, а? Маргарита  Николаевна, ведь ваша кожа светится. — Но тут она опомнилась, подбежала к платью, подняла и стала отряхивать его.

     —  Бросьте! Бросьте! —  кричала  ей  Маргарита, —  к черту  его, все бросьте! Впрочем, нет, берите его себе на память. Говорю, берите  на память. Все забирайте, что есть в комнате.

     Как будто ополоумев,  неподвижная Наташа некоторое  время  смотрела  на Маргариту, потом повисла у нее на шее, целуя и крича:

     — Атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!

     — Берите все тряпки, берите духи и волоките  к себе в сундук, прячьте, —  кричала Маргарита,  —  но драгоценностей  не берите,  а то  вас в краже обвинят.

     Наташа сгребла  в узел,  что ей попало под руку, платья, туфли, чулки и белье, и побежала вон из спальни.

     В это время откуда-то с другой стороны  переулка,  из  открытого  окна, вырвался  и  полетел  громовой  виртуозный  вальс  и  послышалось   пыхтение подъехавшей к воротам машины.

     —   Сейчас  позвонит  Азазелло!  —  воскликнула   Маргарита,   слушая сыплющийся в  переулке  вальс, — он позвонит! А иностранец  безопасен.  Да, теперь я понимаю, что он безопасен!

     Машина зашумела,  удаляясь  от  ворот. Стукнула  калитка, и на  плитках дорожки послышались шаги.

     "Это Николай Иванович,  по шагам узнаю, — подумала  Маргарита, — надо будет сделать на прощание что-то очень смешное и интересное".

     Маргарита рванула штору  в сторону и села на  подоконник боком, охватив колено  руками.  Лунный  свет лизнул ее  с  правого бока. Маргарита  подняла голову  к луне  и  сделала задумчивое  и поэтическое лицо. Шаги стукнули еще раза два и  затем внезапно стихли. Еще полюбовавшись на  луну,  вздохнув для приличия, Маргарита повернула голову  в  сад и действительно увидела Николая Ивановича, проживающего в  нижнем  этаже  этого  самого особняка.  Луна ярко заливала Николая Ивановича. Он сидел на скамейке, и по всему было видно, что он опустился на нее внезапно. Пенсне на его лице как-то перекосилось, а свой портфель он сжимал в руках.

     — А,  здравствуйте,  Николай  Иванович!  — грустным  голосом  сказала Маргарита, — добрый вечер! Вы из заседания?

     Николай Иванович ничего не ответил на это.

     — А я, — продолжала Маргарита, побольше  высовываясь в сад,  —  сижу одна, как видите, скучаю, гляжу на луну и служаю вальс.

     Левою  рукою  Маргарита провела по виску, поправляя прядь  волос, потом сказала сердито:

     — Это невыносимо,  Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце  концов! Ведь это хамство не отвечать, когда с вами разговаривают!

     Николай Иванович,  видный в луне до последней пуговки на серой жилетке, до последнего волоска  в  светлой бородке  клинышком, вдруг усмехнулся дикой усмешкой,  поднялся  со  скамейки  и, очевидно,  не помня  себя от смущения, вместо того, чтобы  снять  шляпу,  махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.

     — Ах, какой вы скучный тип, Николай Иванович, — продолжала Маргарита, — вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам этого не могу, и  так я счастлива, что с вами расстаюсь! Ну вас к чертовой матери!

     В  это время  за спиною Маргариты  в спальне грянул телефон.  Маргарита сорвалась с подоконника и, забыв про Николая Ивановича, схватила трубку.

     — Говорит Азазелло, — сказали в трубке.

     — Милый, милый Азазелло! — вскричала Маргарита.

     — Пора! Вылетайте, — заговорил Азазелло  в трубке, и по тону его было слышно,  что  ему  приятен  искренний, радостный  порыв Маргариты, —  когда будете  пролетать над воротами, крикните: "Невидима!"  Потом  полетайте  над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо  на реку. Вас ждут!

     Маргарита повесила трубку, и тут  в  соседней комнате  что-то деревянно заковыляло и стало биться в дверь. Маргарита распахнула ее, и половая щетка, щетиной вверх, танцуя, влетела в спальню. Концом своим она выбивала дробь на полу, лягалась и рвалась в окно. Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на  щетку верхом. Тут  только у  наездницы мелькнула мысль  о том, что она в этой  суматохе забыла одеться. Она галопом подскочила  к  кровати и схватила первое попавшееся, какую-то голубую сорочку.  Взмахнув  ею, как  штандартом, она вылетела в окно. И вальс над садом ударил сильнее.

     С  окошка Маргарита  скользнула  вниз  и увидела  Николая Ивановича  на скамейке. Тот как бы застыл на ней  и в  полном  ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни верхних жильцов.

     — Прощайте,  Николай  Иванович!  —  закричала Маргарита,  приплясывая перед Николаем Ивановичем.

     Тот охнул и пополз  по скамейке, перебирая по ней руками и  сбив наземь свой портфель.

     — Прощайте навсегда!  Я улетаю, — кричала Маргарита, заглушая  вальс. Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, накрыла ею голову Николая  Ивановича. Ослепленный Николай Иванович грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки.

     Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на особняк,  где  так долго она мучилась, и увидела в пылающем  огне искаженное  от изумления лицо Наташи.

     — Прощай,  Наташа!  —  прокричала  Маргарита  и вздернула  щетку,  — невидима, невидима,  — еще  громче  крикнула  она  и между  ветвями  клена, хлестнувшими ее по лицу, перелетев ворота, вылетела в переулок.  И вслед  ей полетел совершенно обезумевший вальс.