-

Говард Ф.Лавкрафт, Огэст Дерлет. Тень в мансарде

I

Мой двоюродный дед Урия Гаррисон был не из тех людей, кому вам захотелось бы стать поперек дороги -- вечно угрюмый, темнолицый, с косматыми бровями и копной жестких черных волос, он являлся неизменным и весьма деятельным участником всех моих детских ночных кошмаров. Мне довелось встречаться с ним лишь в очень юном возрасте. Позднее он и мой отец крупно повздорили по какому-то поводу, и вскорости отец умер -- умер внезапно и странно, задохнувшись в собственной постели за сотню миль от Аркхэма, где жил двоюродный дед. Моя тетка София открыто порицала последнего и после этого прожила недолго -- бедняжка свалилась с лестницы, запнувшись о какое-то невидимое препятствие. Кто знает, сколько еще людей подобным же образом поплатились за собственную неосторожность? Рассказы о темных силах, с которыми якобы знался Урия Гаррисон, передавались из уст в уста с оглядкой и только опасливым шепотом. Я не берусь судить, в какой степени эти рассказы имели под собой реальные основания, а в какой были всего лишь пустыми злонамеренными сплетнями. Никто из членов нашей семьи не виделся с ним после смерти отца, а моя мать с тех пор и до конца своих дней питала к родному дяде глубокую неприязнь, даже ненависть; но при этом она никогда не забывала о его существовании. Не забывал и я -- как его самого, так и его старинный особняк на Эйлсбери-Стрит, в той части Аркхэма, что лежит на южном берегу реки Мискатоник неподалеку от известного Пригорка Палача с его заросшим вековыми деревьями кладбищем. Ручей, берущий начало на этом пригорке, протекает через земли моего деда, также почти сплошь занятые лесом. Он жил один в своей обширной усадьбе, если не считать какой-то женщины, которая -- как правило, по ночам -- делала уборку в доме. Я хорошо помнил эти комнаты с высокими потолками, небольшие окна, из которых в большинстве случаев были видны только густые заросли деревьев и кустарника; помнил полукруглый оконный проем над входной дверью и вечно запертую глухую мансарду, куда почему-то никто не решался заходить в дневное время и где строго запрещалось появляться с лампой или свечой после наступления темноты. Дома, подобные этому, не могут не оставить след в детском сознании, и, действительно, все время, пока я в нем жил, меня тревожили странные фантазии, а порой и кошмарные сновидения, спасаясь от которых, я обычно бежал в мамину спальню. В одну из таких ужасных ночей я, свернув по ошибке не в тот коридор, наткнулся на дедушкину экономку; мы молча уставились друг на друга, ее неподвижное лицо не выражало никаких эмоций -- мне оно показалось как бы висящим в бесконечной дали пустого пространства. Оправившись от первого потрясения, я развернулся и бросился наутек, подгоняемый новым кошмаром вдобавок к тем, что увидел во сне. Я никогда не скучал по своему двоюродному деду. Мы не были с ним особо близки в ту пору, когда я жил в его доме; позднее же наши контакты сводились к ежегодной отправке мною двух коротких поздравительных открыток -- в день рождения старика и на Рождество, -- которые неизменно оставлялись им без ответа. Тем большим сюрпризом явилось для меня сообщение о том, что именно я по завещанию унаследовал всю его собственность, причем без каких-либо условий и оговорок, кроме разве что одного пункта, который обязывал меня провести летние месяцы первого года после смерти Урии Гаррисона в его усадьбе. Выполнение этой стариковской причуды не должно было доставить мне особых хлопот -- он недаром предусмотрительно упомянул о летних месяцах, прекрасно зная, что в остальное время я буду занят своей преподавательской работой вдали от Аркхэма. Я не делал секрета из своих планов относительно этого неожиданного наследства. Аркхэм к тому времени заметно разросся, и городская черта, некогда удаленная от дедовского дома, ныне подошла к нему почти вплотную, так что в желающих приобрести эту землю недостатка не было. Я не питал особой любви к Аркхэму, хотя он и представлял для меня определенный интерес благодаря своей старинной архитектуре, в которой, казалось, оживали новоанглийские легенды двухвековой давности. В любом случае, перебираться сюда надолго я не собирался. Но прежде, чем продать усадьбу старого Гаррисона, я должен был, согласно условиям завещания, провести в ней три летних месяца. И вот в июне 1928 года я -- невзирая на протесты и просьбы своей матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью тяготеет какое-то ужасное проклятье -- переселился в старый дом на Эйлсбери-Стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства -- по приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой экономке в свое время были даны соответствующие указания. Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла, поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам, отговорился полным неведением. -- Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, -- сказал он. -- Если ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то второй ключ. У меня имелся только один -- тот самый, что я переслал вам. О существовании других ключей от дома мне ничего не известно. Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно ясно. Я должен был провести в доме три месяца -- июнь, июль и август -- либо девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих мою свободу действий, в завещании указано не было -- в том числе и запрета на посещение таинственной мансарды. -- Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, -- предупредил меня мистер Сэлтонстолл. -- Ваш двоюродный дед был человеком странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи дома, соседи же, в свою очередь, порвали с ним знакомство -- в последние годы он практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей. -- А как он выглядел в последнее время? -- спросил я. -- Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, -- сказал адвокат, -- но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал и умер неделю спустя. "Умер от старости", как заявил местный доктор, не найдя иного определения для диагноза. -- А его рассудок? Сэлтонстолл натянуто улыбнулся. -- Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о его рассудке, вам должно быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени. На одно только исследование Салемского процесса он истратил целую кучу денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку -- она забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым человеком. Судя по этому описанию, Урия Гаррисон нисколько не изменился с того времени, когда я видел его последний раз, еще в далеком детстве. Не изменился и дом. При виде его мне почему-то пришло в голову сравнение с кучкой сгрудившихся под дождем людей, напряженно вглядывающихся вдаль, откуда вот-вот должен появиться почтовый дилижанс -- именно дилижанс, поскольку никакое другое, более современное средство передвижения не вязалось с этим двухсотлетним домом, где по сей день отсутствовали такие обычные ныне вещи„как электрическое освещение и водопровод. За исключением мебели и кое-каких элементов отделки, старое здание не представляло ни малейшей ценности -- дело было в самом земельном участке, к которому с каждым годом все ближе придвигались городские кварталы. Старинная мебель из вишневого, орехового и красного дерева сравнительно неплохо сохранилась, и я был почти уверен в том, что Рода -- моя невеста -- пожелает перевезти ее в наш новый дом, который я намеревался построить на средства, вырученные от продажи аркхэмской усадьбы. Наших совместных доходов -- я работал на факультете английского языка и литературы, а Рода преподавала филологию и археологию -- вполне хватило бы на содержание приличного особняка. Я решил, что в течение трех месяцев как-нибудь проживу без электричества и водопровода; труднее было обойтись без телефона, поэтому я в первый же день отправился в Аркхэм и договорился о скорейшем проведении в усадьбу телефонной линии. По пути я завернул на телеграф и отправил послания моей матери и Роде, в которых сообщил о своем благополучном вселении в дом Гаррисона и, кроме того, пригласил Роду прикхать сюда на досуге и осмотреть мою новообретенную собственность. Плотно пообедав в ресторане, я закупил еще кос-каких продуктов, не желая возиться с растопкой старинной кухонной плиты, и поехал обратно в свою временную резиденцию. В то время я работал над докторской диссертацией и захватил с собой необходимые книги и документы; кроме того, к моим услугам была библиотека Мискатоникского университета, расположенного всего лишь в миле от усадьбы -- там я мог найти все недостающие сведения о Томасе Харди и топографии Уэссекса. Просидев за работой до вечера, я почувствовал усталость и отправился в спальню деда, которая, в отличие от комнаты для гостей, находилась на втором этаже. Так завершился первый день моего пребывания в доме Урии Гаррисона. II Рода приятно удивила меня, приехав уже на следующий день -- без предварительного уведомления, сама за рулем двухместного родстера. Рода Прентис -- это чопорное имя никак не шло столь жизнерадостной и энергичной девушке. Я не слышал шума двигателя и скрипа отворяемой двери и вздрогнул от неожиданности, когда в холле раздался знакомый голос: -- Адам! Ты здесь? Выйдя из кабинета, где я сидел за книгами -- при свете лампы, поскольку день был пасмурным и надвигалась гроза -- я увидел ее: дождевые капли блестели в распущенных по плечам светлых волосах, тонкие губы были полуоткрыты, а голубые глаза с любопытством оглядывали обстановку дома. Обнимая свою невесту, я почувствовал, как по телу ее пробежала легкая дрожь. -- Неужели ты должен будешь три месяца жить в этом доме?! -- вскричала она. -- Он как будто специально предназначен для написания докторских диссертаций, -- улыбнулся я. -- Здесь никто меня не беспокоит. -- Но меня беспокоит сам дом, -- сказала Рода с необычной для нее мрачной серьезностью. -- Здесь как-то жутко. -- Все, что было здесь жуткого, теперь уже мертво. Я говорю о своем двоюродном деде. Когда он был жив, этот дом и впрямь казался мне средоточием зла. -- Он кажется таким и сейчас. -- Ты что, действительно веришь в призраков? Она хотела сказать что-то еще, но я сменил тему разговора. -- Ты подоспела как раз к обеду. Едем в Аркхэм, там неподалеку от Французского Холма есть очень приличный старомодный ресторанчик. Она промолчала, хотя по се нахмуренным бровям я видел, что ей не терпится высказать какую-то мысль. За обедом ее настроение улучшилось, и мы добрых два часа просидели в ресторане, говоря о своей работе и о наших планах на будущее. По возвращении в усадьбу я предоставил Роде на ночь комнату для гостей, которая находилась как раз под моей спальней, так что она могла просто постучать в потолок, если ей, как я выразился, "будут слишком уж досаждать всякие призраки". Шутки шутками, но я и впрямь почувствовал, как после приезда моей невесты в атмосфере дома появилась какая-то напряженность. Казалось, дом освободился от спячки и теперь внимательно следил за каждым моим шагом, словно был осведомлен о моих намерениях продать дедовскую собственность и догадывался об опасности, грозившей ему в этом случае, ибо новый владелец почти наверняка распорядился бы о его сносе. Ощущение это необъяснимым образом завладевало мной, усиливаясь на протяжении всего вечера. Впрочем, если подумать, здесь не было ничего особо странного -- любой дом с годами накапливает своего рода энергию, получая ее от людей, которые поколение за поколением живут и умирают в его стенах. Соответственно, чем старше дом, тем сильнее проявляется его энергетическое поле. Именно обилие старинных зданий придаст Аркхэму его неповторимую атмосферу, и дело здесь не только в архитектуре города, но и в людях, чьи дела, помыслы и судьбы наложили незримый отпечаток на дома и вещи, окружавшие их при жизни. В этот момент мои мысли приняли иной оборот -- а что, если тревожившие меня ощущения были вызваны не просто импульсивной реакцией Роды на мрачную обстановку дома, а самим фактом ее появления здесь, ускорившим развитие событий, которые при иных обстоятельствах подготавливались бы исподволь, медленно и незаметно?.. Было уже довольно поздно, когда мы разошлись по своим комнатам. Я уснул почти сразу, благо дом находился в стороне от проезжей дороги; кроме того, насколько я успел заметить, здесь никогда не было шорохов и скрипов, обычных для большинства старых домов. Засыпая, я слышал, как Рода внизу беспокойно ходит по комнате -- она еще не ложилась. Далеко за полночь я внезапно открыл глаза. Несколько секунд я лежал неподвижно, силясь понять, что послужило причиной моего пробуждения. Звуки собственного дыхания? Чье-то постороннее присутствие? Или то и другое вместе? Я вытянул руку и тотчас наткнулся -- ошибки быть не могло -- на обнаженную женскую грудью. Одновременно я почувствовал рядом с собой жаркое прерывистое дыхание -- еще миг, и кровать опустела, и я скорее угадал, чем услышал, как кто-то открыл дверь и вышел прочь из моей спальни. Окончательно проснувшись, я сбросил легкую простыню -- ночь была душной и влажной, и я спал без одеяла, -- выбрался из постели, слегка трясущимися руками зажег лампу и долго в одних трусах стоял посреди комнаты, не зная, что предпринять дальше. Признаться, я сперва подумал было о Роде, что лишь доказывает степень моей растерянности, поскольку подобный поступок был совсем не в ее духе -- пожелай она провести ночь в моей постели, она бы прямо так и сказала; это случалось между нами уже не раз. И потом, женская грудь, которую я нащупал рукой, была не упругой и восхитительно округлой, как у моей невесты, а старой и вялой, с большими дряблыми сосками. Прикосновение к ней не вызвало у меня никаких чувств, кроме ужаса и отвращения. Взяв лампу, я вышел из комнаты, намереваясь обыскать дом. В тот момент, когда я достиг центрального холла, где-то высоко вверху и -- как мне показалось -- вне дома раздался истошный женский вопль, в котором явственно слышались боль и страх. Звук этот, медленно угасая, проплыл над домом и вскоре окончательно растаял в вышине. Все это продолжалось не более тридцати секунд, в течение которых я стоял совершенно неподвижно, а затем, развернувшись, медленно отступил в свою спальню. Прошло еще около часа, прежде чем я вновь задремал, а когда на рассвете проснулся, воспоминания о ночных событиях перемешались в моей голове с обрывками сновидений, так что я уже готов был усомниться в их реальности. Однако, появившись на кухне, где Рода была занята приготовлением завтрака; я по выражению ее лица сразу догадался, что здесь не все ладно. -- Этой ночью в доме была посторонняя женщина! -- сказала она, даже не ответив на мое приветствие. -- Значит, это мне не приснилось! -- вскричал я. -- Кто она такая? -- Рода смотрела на меня в упор. -- Понятия не имею. -- Что за причуда -- затевать уборку в доме среди ночи, -- продолжила она. -- Эта женщина... -- Так ты ее видела? -- Видела, разумеется. А что, тебя это удивляет? -- И как она выглядела? -- Она показалась мне довольно молодой, но только сначала -- потом у мсня возникло впечатление, будто я вижу перед собой древнюю старуху. Ее лицо было лишсно всякого выражения -- словно окаменело, и только глаза казались живыми. -- А она тебя заметила? -- Вряд ли. По крайней мере, я в этом не уверена. -- Все точно! -- воскликнул я. -- Это была экономка моего двоюродного деда! Когда я сюда приехал, в доме была чистота, ни одной пылинки. Да и сейчас -- посмотри вокруг. Старик не отменил своих прежних распоряжений, и она продолжает приходить сюда каждую ночь. Однажды в детстве я ее уже видел... -- Чушь какая-то! Урия Гаррисон умер в марте -- больше трех месяцев назад. Самый последний дурак давно бы уже сообразил, что раз хозяина нет в живых, приходить сюда незачем. В конце концов, кто ей платит? И действительно -- кто? Я ничего не мог на это ответить. Разумеется, я не стал распространяться обо всех подробностях ночных событий. Я только заверил Роду, что ни разу не видел этой женщины со времени той первой и единственной встречи, когда еще малолетним ребенком застал ее за ночной уборкой. -- Я хорошо запомнил ту же самую особенность, о которой говорила ты -- странную невыразительность ее лица. -- Адам, это было более двадцати лет назад, -- сказала Рода. -- Вряд ли мы с тобой видели одну и ту же женщину. -- Почему бы нет? Во всяком случае, я не исключаю такой возможности. Как бы то ни было, у нсе имеются ключи от дома. А мистер Сэлтонстолл уверял меня в обратном. -- Сейчас это не так уж важно. Мне хотелось бы знать другое... Впрочем, ты приехал сюда лишь накануне и просто не успел бы нанять прислугу. -- Я и не пытался. -- В это я верю. Ты не пошевелишь и пальцем, чтобы убрать пыль, даже если, будешь сидеть в ней по самые уши. -- Она пожала плечами. -- Обязательно выясни, кто эта женщина, и запрети ей здесь появляться. Вовсе незачем давать людям лишний повод для сплетен. Покончив с этой темой, мы наконец приступили к завтраку, после которого Рода должна была отправляться в обратный путь. За едой мы почти не разговаривали, Рода казалась чем-то озабоченной и отвечала на мои вопросы лишь односложными репликами, а потом ни с того ни с сего воскликнула: -- О, Адам! Разве ты не чувствуешь это? -- Чувствую что? -- Что этот дом хочет тобой завладеть. Не ты им, а он тобой -- я это чувствую. Он тебя как будто подстерегает. После минутного замешательства, я начал с самым серьезным видом втолковывать ей, что дом этот является неодушевленным объектом и кроме меня -- да еще, быть может, каких-нибудь мышей -- здесь нет ни одного живого существа, а само по себе здание не может хотеть или не хотеть чего бы то ни было. Как ни странно, ее мои слова не убедили, и когда час спустя она собралась уезжать, я вдруг услышал ее умоляющий голос. -- Адам, поехали вместе -- прямо сейчас. -- Ты хочешь, чтобы я лишил нас обоих целого состояния ради одной твоей прихоти? -- Это вовсе не прихоть, Адам. Будь осторожен. На том мы и расстались. Рода обещала заехать ко мне еще через некоторое время и попросила писать ей чаще и подробней обо всем, что здесь будет происходить. III События этой ночи пробудили во мне воспоминания далекого детства -- я вновь живо представил себе зловещий и мрачный облик Урии Гаррисона и припомнил свои детские фантазии и страхи, связанные с наглухо закрытой мансардой, куда не смел входить никто из нашей семьи за исключением двоюродного деда. И вот я решил, что настала пора проникнуть в мансарду и разобраться, наконец, со всеми дедовскими секретами. Вчерашняя дождливая погода сменилась ярким солнцем, которое, врываясь в раскрытые окна, придавало внутреннему убранству дома оттенок спокойной и благородной старины, не имевшей ничего общего с теми зловещими образами, что прежде рисовало мне воображение. Этот день был как будто специально создан для того, чтобы раз и навсегда покончить с темными загадками прошлого. Не долго думая, я взял связку ключей, переданную мне мистером Сэлтонстоллом, и отправился наверх, прихватив с собой керосиновую лампу, поскольку в лишенной окон мансарде не было никакого естественного освещения. Что касается ключей, то они не понадобились. Мансарда была не заперта. "И пуста", -- подумал я, перешагнув порог и оглядываясь по сторонам. Впрочем, не совсем пуста. Посреди комнаты стоял один-единственный стул, на котором лежали предметы женской одежды и резиновая маска -- из числа тех, что отливают по форме человеческого лица. Поставив лампу на пол, я приблизился, чтобы внимательно рассмотреть эти вещи. Вот что я обнаружил: простое домашнее платье из хлопчатобумажной ткани очень старомодного фасона и расцветки с преобладанием серых и темных тонов, передник, пару резиновых перчаток, чулки с подвязками, комнатные туфли и, наконец, маску. Последняя оказалась вполне обычным изделием подобного рода, если не считать прикрепленного к ней парика -- необычным был лишь сам факт нахождения ее среди этих вещей. Одежда скорее всего принадлежала экономке Урии Гаррисона -- вероятно, она пользовалась этой комнатой для переодевания. С другой стороны, если это делалось с ведома старика, мне было непонятно, почему он позволял уборщице так запросто входить в мансарду, являвшуюся запретной зоной даже для его близких родственников. С маской тоже было не все ясно. Вряд ли она завалялась здесь по чистой случайности; на ощупь резина была не затвердевшей, а мягкой и гибкой -- стало быть, ею пользовались еще сравнительно недавно. Потрогав рукою пол, я убедился, что мансарда, как и весь дом в целом, содержалась в безукоризненной чистоте. Закончив осмотр одежды, я поднял лампу повыше и только сейчас заметил рядом со своей тенью другую, огромную тень, захватывавшую всю высоту стены и часть скошенного потолка мансарды -- темное расплывчатое пятно, как будто выжженное на дереве языками пламени. Приглядевшись, я обнаружил в ее очертаниях сходство с человеческой фигурой, точнее -- с уродливо искаженной человеческой фигурой, поскольку на месте головы у нее было какое-то непропорционально маленькое бесформенное пятно. Когда я попытался подойти к стене поближе, контуры тени расплылись и почти исчезли. Насколько я мог судить, дерево в этом месте и впрямь было опалено чем-то похожим на струю пламени. Отступив на несколько шагов, я прикинул угол падения тени и, сделав нехитрый расчет, пришел к выводу, что источник пламени должен был находиться где-то на уровне пола. Повернувшись кругом, я тщательно исследовал противоположную сторону комнаты и обнаружил в искомой точке, прямо напротив тени, небольшое отверстие в том месте, где пол мансарды сходился с крышей -- в этой части дома между полом и скатом крыши не было промежуточной перегородки. Отверстие по размерам не превосходило обычную мышиную норку, да оно и не могло быть ничем иным; куда больше меня заинтересовали начертанные на полу красным мелом или масляной краской странные геометрические фигуры, расположенные таким образом, что мышиная нора оказывалась как бы притягивающим их центром. Я вспомнил о черной магии, к которой, по слухам, был неравнодушен мой покойный родственник, однако в этих рисунках не было ничего похожего на пентаграммы, тетраэдры и круги, связанные в моем представлении с различными колдовскими действиями -- скорее наоборот. Я поднес лампу поближе и увидел лишь беспорядочное переплетение линий, которые -- стоило мне отойти на несколько шагов назад, к самому центру мансарды -- вновь сложились в рисунок, расположенный как будто в иной пространственной плоскости. Когда был сделан рисунок -- тридцать, а может, и его лет назад -- определить я не смог, хотя его давнее происхождение было вполне очевидным. По мере того, как я обследовал сначала огромную тень, а после -- загадочные линии на полу перед мышиной норой, я чувствовал постепенно нараставшее напряжение, которое, казалось, исходило отовсюду; у меня возникло впечатление, будто мансарда -- как ни странно это звучит -- ЗАТАИЛА ДЫХАНИЕ, наблюдая за моими действиями. Огонек фитиля задрожал и начал коптить, темнота вокруг заметно сгустилась. На какой-то миг я ощутил себя как бы висящим в бездонном пространстве космоса, тогда как Земля, вращаясь в обратную сторону, исчезала где-то далеко внизу -- но этот момент прошел, нормальное вращение Земли восстановилось, комната вновь была освещена, фитиль горел ярко и ровно. Мое отступление из мансарды сильно смахивало на бегство; в памяти вновь ожили фантастические чудовища из моих детских кошмаров -- казалось, будто они преследуют меня по пятам. Очутившись на лестнице, я отер со лба и висков капли холодного пота, погасил лампу, и, понемногу приходя в себя, начал спускаться вниз. На сей раз тревожные предчувствия моей невесты уже не представлялись мне лишенными всякого повода. Тем не менее, я не собирался отказываться от дедовского наследства и потому должен был провести в старом доме все три долгих летних месяца, каких бы тревог и волнений мне это не стоило. Я не бсз оснований горжусь своим методическим складом ума. Иногда в шутку Рода называет меня "маленьким педантом" -- имея в виду, разумеется, мое пристрастие к абсолютно точному и достоверному изложению фактов, касающихся книг, писателей и вообще всех обстоятельств литературной жизни. Если уж я за что-то берусь, то не успокаиваюсь, пока не довожу дело до конца. И вот теперь передо мной стояла задача -- найти разумное объяснение ночному происшествию и тому, что мне довелось увидеть и пережить в мансарде. Неужели я в обоих случаях оказался жертвой галлюцинаций? Прежде всего следовало разобраться с экономкой. Телефонный разговор с мистером Сэлтонстоллом не внес в это дело ясности. Он лишь еще раз подтвердил то, что сказал мне накануне -- он ни разу не слышал, чтобы Урия Гаррисон нанимал кого-нибудь для ухода за домом, и ничего не знал о наличии второго ключа. -- Впрочем, вам, мистер Дункан, должно быть известно, -- сказал он напоследок, -- что ваш двоюродный дед был очень скрытным и необщительным человеком. Если он не хотел, чтобы люди знали о каких-то его делах, то -- можете не сомневаться -- именно так оно и случалось. Хотя, почему бы вам не поспрашивать у соседей? Я-то бывал в доме лишь пару раз, а они год за годом торчат поблизости. Соседи, знаете ли, народ любопытный -- от них мало что может укрыться. Поблагодарив его за совет, я попрощался и повесил трубку. С соседями все обстояло не так уж просто. К ним нужно было найти особый подход. Я уже отмечал, что усадьба Гаррисона стояла как бы на отшибе; ближайший дом находился в сотне метров отсюда и первое время казался мне вообще необитаемым. Однако на сей раз, выглянув из окна, я заметил на его крыльце человека, который грелся на солнышке, сидя в кресле-качалке. Так и не придумав никакого подходящего повода для знакомства, я решил вести разговор напрямик. Выйдя из дома, я быстрым шагом пересек лужайку, разделявшую две усадьбы. Человек в качалке оказался глубоким старцем. -- Доброе утро, сэр, -- приветствовал я его. -- Не могли бы вы помочь мне в одном вопросе? -- А кто вы, собственно, такой? -- прозвучало в ответ. Я представился, объяснив, что являюсь наследником мистера Гаррисона. Мой собеседник тотчас оживился. -- Дункан, говорите? Старик ни разу вас не поминал. Да и, сказать по правде, беседовал-то я с ним всего раз десять за эти годы. Чем могу быть полезен? -- Я бы хотел найти женщину, которая при нем занималась уборкой в доме. Он быстро взглянул на меня из-под прищуренных век. -- Молодой человек, я и сам был бы не прочь взглянуть на нее поближе -- из чистого любопытства. Она не появляется нигде, кроме дома вашего деда. -- Вы видели, когда она приходит? -- Нет. Видел ее только в окнах, по ночам. -- А когда она покидает дом? -- Не знаю. Я не видел ее ни входящей, ни выходящей. Вообще не видел ее при свете дня. Может, она живет где-то внутри -- откуда мне знать? Его слова меня порядком озадачили. Сперва я подумал было, что старик намеренно вводит меня в заблуждение, но вскоре отбросил эту мысль, убедившись в его искренности. -- Это еще не все, Дункан. Вы уже видели голубые огни? -- Нет. -- А слышали что-нибудь странное? Я замешкался с ответом. -- Значит, слышали, -- ухмыльнулся старик. -- Ну-ну, старый Гаррисон любил заниматься этакими вещами. Не удивлюсь, если он и сейчас занимается ими. -- Мой двоюродный дед скончался еще в марте, -- напомнил я. -- А чем вы мне это докажете? -- спросил он. -- Нет, конечно, я видел, как из дома вытащили гроб и отнесли его на кладбище -- но это все, что мне известно. Я не знаю, кто или что находилось в гробу. Старик продолжал разглагольствовать в том же духе, но, кроме своих догадок и подозрений, не смог сообщить ничего конкретного. Многое из сказанного я уже слышал раньше - о нелюдимости моего деда, о его занятиях "дьявольскими штучками", и о том, что мертвый Урия Гаррисон гораздо лучше живого -- "если только он и вправду мертв". Старик назвал усадьбу деда "дурным местом" и в заключение признал, что, если ее хозяина оставляли в покое, тот не причинял никакого вреда соседям. А беспокоить его опасались с тех пор, как старая миссис Бартон однажды вздумала пойти к нему в дом и выбранить его за то, что он тайком от людей держит у себя какую-то женщину. На следующее утро миссис Бартон была найдена мертвой в своей спальне -- "разрыв сердца от испуга", как объяснил ее смерть мой собеседник. На примере этого разговора я убедился, что обращаться за информацией к соседям не имело смысла. Оставался еще один источник -- личная библиотека моего покойного деда, где я обнаружил весьма солидную подборку книг, древних и современных, так или иначе связанных с черной магией и колдовством. Там были старинные издания Олауса Великого, Евнапия, де Рохаса, а также "Malleus Maleficarum" и множество иных сочинений, названия которых мне ровным счетом ничего не говорили -- "De Natura Daemonum" Анания, "Quaestio de Lamiis" де Виньята, "Fuga Satanae" Стампа и многие другие. О том, что мой дед внимательно прочел все эти книги, свидетельствовали бесчисленные пометки и замечания, сделанные его рукой на полях. Я с трудом разбирал старинный шрифт, но главное было ясно -- Урия Гаррисон интересовался не просто демонологией и колдовством в их распространенном понимании, но в первую очередь всем, что было связано с суккубами, а также с переходом некой "сущности" из одного состояния в другое -- перевоплощениями, двойниками и тому подобными вещами. Немало пометок было сделано напротив магических формул и заклинаний, имевших своей целью причинение смерти кому-либо в отместку за нанесенную обиду. Перелистывая страницу за страницей, я постепенно перестал обращать внимание на сам текст, сосредоточившись на замечаниях и сносках, в которых из книги в книгу повторялась одна и та же тема -- о "сущности", "душе" или "жизненной силе", как по разному именовалось это понятие, о возможности обретения новой телесной оболочки путем изгнания оттуда прежней "души" и вселения на ее место иной, чужеродной "сущности". Нельзя сказать, чтобы я был очень удивлен, разбирая дедовские каракули -- в конце концов, мало ли какой еще вздор может прийти в голову престарелому одинокому человеку, находящемуся на самом пороге смерти. Я все еще возился с книгами, когда раздался телефонный звонок. Это была Рода, и звонила она из Бостона. -- Бостон! -- я был в недоумении. -- Не очень-то далеко ты успела отъехать к этому времени. -- Я задержалась здесь, чтобы посмотреть в библиотечных архивах некоторые редкие книги. Это касается твоего покойного родственника. -- А книги, наверное, о колдовстве, -- догадался я. -- Да. Адам, я думаю, тебе лучше будет уехать из этого дома. -- И ни за что ни по что отказаться от целого состояния? Благодарю покорно. -- Не будь таким упрямым. Я тут провела небольшое исследование и кое-что выяснила. Только не перебивай, послушай меня серьезно. Твой дед неспроста выдвинул такое условие -- ты был нужен ему для какой-то вполне определенной цели. Добра из этого не выйдет, вот увидишь. Как ты там вообще? -- Я в полном порядке. -- Ничего ТАКОГО не случалось? Ты понимаешь, о чем я говорю. Я в подробностях описал все события этого дня. Она слушала меня молча, а когда я закончил, снова взялась за свое. -- Ты должен немедленно уехать оттуда, Адам. По мере того, как она говорила, во мне нарастало раздражение. С какой стати она взяла на себя право распоряжаться моими поступками? Она всерьез уверена, будто лучше меня самого знает, что идет мне во благо, а что во вред. Нет, это уж слишком! -- Я остаюсь здесь, -- сказал я твердо. -- Но, Адам, эта тень в мансарде -- ты разве не понял? Оттуда, из отверстия, появляется что-то неведомое и ужасное. Именно его тень выжжена на стене. Я не выдержал и рассмеялся: -- Я всегда говорил, что женщины -- создания нерациональные. -- Адам, то, что бродит ночью по дому -- это не человек. Я боюсь. -- Приезжай ко мне, -- сказал я, -- и не бойся. Я буду тебя защищать. Она повесила трубку. IV Следующая ночь оказалась богатой на то, что я с недавних пор решил считать галлюцинациями. Все началось со звука шагов на лестнице вскоре после того, как я лег в постель. Несколько секунд я прислушивался, а затем, встав, осторожно прокрался к двери и, слегка приоткрыв ее, выглянул наружу. Женщина только что миновала мою дверь, направляясь на первый этаж. Я бросился назад к своему чемодану, вытащил из него халат -- которым до сей поры еще не имел случая воспользоваться -- и поспешил вниз, надеясь застать ее за работой. Я старался двигаться как можно тише, нащупывая ногами ступени. Лампу я не взял, но лунный свет, проникая в окна, отчасти рассеивал мрак и позволял мне ориентироваться. На полпути вниз я начал испытывать уже знакомое мне ощущение -- как будто за мной следили. Я обернулся. В темной пропасти позади и чуть выше меня неподвижно висел призрак Урии Гаррисона -- заросшее бородой лицо, горящие глаза, копна густых волос, высокие, туго обтянутые кожей скулы -- ошибиться было невозможно. С минуту мы молча смотрели друг на друга, а затем видение исчезло, сжалось, как проколотый булавкой воздушный шарик; осталась лишь тонкая лента из какого-то темного вещества, которая, змееподобно извиваясь, поплыла вниз по лестнице и растаяла без следа в нескольких метрах от того места, где я стоял. Выйдя из оцепенения, я попытался рассуждать здраво и в конечном счете пришел к выводу, что в данной галлюцинации не было ничего неожиданного, поскольку в течение целого дня мои мысли так или иначе вращались вокруг двоюродного деда и его колдовских занятий Странно только, что призрак явился мне наяву -- или это все же был сон? Я долго соображал, как и зачем я очутился на лестнице, и уже направился было обратно в спальню, когда, наконец, вспомнил о ночной женщине. Я должен был ее выследить. Собравшись с духом, я зашагал по ступеням вниз. На кухне горел свет -- лампа была зажжена, но светила тускло и как-то неровно. Я подкрался к двери и заглянул, внутрь. Женщина была здесь и, как всегда, занималась уборкой. Настал момент заговорить с ней и потребовать объяснений. Я уже открыл было рот, но что-то меня задержало. Эта женщина вызывала во мне инстинктивное отвращение. Я вдруг вспомнил прежнюю экономку, с которой однажды встречался в детстве, и, приглядевшись, узнал в нынешней ту же самую женщину. Ее неподвижное, лишенное выражения лицо нисколько не изменилось за двадцать прошедших лет, движения были столь же размеренны и однообразны -- и даже платье ее показалось мне тем же самым! Я уже не сомневался в том, что именно она прошлой ночью была у меня в постели. С трудом преодолевая отвращение, я шагнул через порог, с моих губ уже готов был сорваться сердитый окрик. Но я не издал ни звука. Она медленно повернула голову, и на несколько мгновений наши взгляды скрестились -- я увидел страшную огненную бездну, глаза, не имевшие ничего общего с человеческими. Это было что-то непередаваемое - голод и похоть, ненасытная, всепоглощающая злоба пылали в ее взоре. В остальном эта встреча точь-в-точь повторяла ту, что запомнилась мне с детских лет -- женщина стояла совершенно неподвижно, лицо ее, за исключением глаз, не выражало ни малейших эмоций. Не в силах более выдержать этот взгляд, я попятился за порог, в спасительную темноту холла. Одним духом взбежав вверх по лестнице, я закрыл за собой дверь комнаты и замер, прислонясь к ней спиной. По лицу моему струился пот, мысли были в ужасном смятении - да, конечно, это существо не могло быть обыкновенной женщиной; между ней и покойным дедом существовала какая-то особая связь, в силу которой она до сих пор каждую ночь приходит в дом и механически выполняет свою работу. Но вот откуда приходит -- это оставалось загадкой. Я все еще стоял за дверью, когда на лестнице вновь раздались шаги. Сперва я подумал, что она опять -- как в прошлую ночь -- направляется ко мне в спальню, и весь похолодел от ужаса. Но шаги миновали второй этаж и начали подниматься по лестнице, ведущей в мансарду. По мере ее удаления ко мне возвращалась былая решимость, и, в конце концов, я отворил дверь и выглянул наружу. Повсюду была темнота. Но нет -- наверху, там, где заканчивался лестничный пролет, из-под двери мансарды пробивалось голубоватое свечение. Я медленно двинулся вверх, с каждым моим шагом свечение как будто ослабевало. Дойдя до двери мансарды, я прижался к ней ухом. Ни звука. Я рывком распахнул дверь. Женщины в комнате не было. И только у самого пола, в том месте, где он смыкался с крышей, разливалось пятно голубого света, который, словно вода из раковины, стремительно вытекал наружу через мышиную нору! В то же время окружавшие ее каббалистические рисунки светились сами по себе, и свет их также медленно угасал. Я зажег спичку и огляделся. Женское платье, как и в прошлый раз, лежало на стуле. Здесь же была и маска. Подойдя к стулу, я дотронулся рукой до маски. Она была еще теплой. Спичка догорела и обожгла мои пальцы. Теперь меня обступала сплошная стена мрака. Но с той стороны, где была расположена мышиная нора, исходило необъяснимое притяжение, столь сильное, что я невольно опустился на колени и едва не устремился вслед за исчезнувшим голубым сиянием. Вновь Земля подо мной перестала вращаться, время остановилось, и дикий, безумный страх окончательно парализовал мою волю. Я замер, не в силах двинуться с места. И тогда из глубины мышиной норы в комнату снова хлынул поток яркого голубого света. С его появлением я враз освободился от сковывавших меня незримых пут и, как был, на карачках, бросился прочь из мансарды. В дверях я обернулся, ожидая увидеть преследующее меня по пятам сверхъестественное чудовище. Но позади меня была лишь темнота -- неподвижная, непроницаемая темнота. Добравшись до своей комнаты, я упал на кровать и уставился в пространство перед собой, ожидая дальнейших событий. Я понимал, что Рода была права -- мне следовало уехать -- но одновременно что-то во мне сопротивлялось отъезду; это была уже не просто боязнь лишиться наследства, а нечто иное, какая-то жуткая связь, возникшая между мной и этим домом. Ожидание затянулось, никакие посторонние звуки нс нарушали тишины, если не считать шума ветра за стенами дома и хриплого плача совы где-то в районе старого кладбища. В конце концов, я задремал и увидел во сне, как голубое сияние заполняет мансарду, течет вниз по ступеням лестницы, проникает в мою спальню, а из мышиной норы наверху одна за другой вырастают фигуры женщины-экономки -- то одетой и с маской на лице, то в виде безобразной старухи или же полностью обнаженной, ослепительно красивой девушки -- и вслед за ней мой двоюродный дед Урия Гаррисон, заполняющий собою весь дом, мою комнату и, наконец, меня самого. Я проснулся в холодном поту уже на исходе ночи - небо за окнами начинало светлеть. А разбудил меня громкий стук в парадную дверь дома. Я чувствовал себя совершенно обессиленным и не без труда спустился вниз. На крыльце перед дверью стояла Рода. -- Что случилось, Адам?! -- вскричала она. -- Ты выглядишь ужасно. -- Убирайся, -- сказал я ей. -- Ты нам не нужна. В первый момент я сам удивился своим словам, но я и вправду был возмущен ее несвоевременным появлением - можно было подумать, я не смогу обойтись без ее дурацких назиданий. -- Стало быть, я опоздала, -- вздохнула она. -- Убирайся, -- повторил я. -- Оставь нас в покое. Она оттолкнула меня и вошла в дом. Я последовал за ней. Она сразу направилась в кабинет и вскоре вышла оттуда с моими дневниками и рукописью диссертации о Томасе Харди. -- Тебе это уже не понадобится? -- спросила она. -- Забирай, -- сказал я. -- Забирай это все. Она пошла к двери. -- До свидания, Адам. -- До свидания, Рода. К моему удивлению, она и впрямь безропотно удалилась. Не скажу, что я вовсе не был этим встревожен, но где-то в глубине души я испытал удовлетворение -- такой оборот дела меня устраивал. V Большую часть дня я провел в полном бездействии, с нетерпением ожидая прихода ночи. Сейчас я затрудняюсь описать тогдашнее мое состояние. Страха не было и в помине, оставалось лишь любопытство и страстное желание новой встречи. День тянулся бесконечно. Часть его я проспал; есть совсем не хотелось -- у меня разыгрался аппетит иного рода, но это обстоятельство меня нисколько не тревожило. Наконец, наступила ночь. Я заранее предвкушал грядущие события и, не в силах усидеть на месте, долго расхаживал по первому этажу, то и дело бросая взгляд на лестницу, ведущую наверх, пока не сообразил, что мне следует находиться в комнате моего деда и там ждать появления ночных гостей. Время шло, часы в холле пробили девять, потом десять, одиннадцать. Я сидел и ждал -- вот-вот на лестнице послышатся шаги, шаги женщины, которую, как я знал, зовут Лилит; но прежде возникло голубое сияние, оно просочилось в щель под дверью и заполнило собой всю комнату, как это уже бывало во сне. Только на сей раз я не спал, чувства мои были обострены до предела. Голубой свет, становясь все ярче, слепил глаза, и я едва различал фигуру обнаженной женщины, появившуюся в центре комнаты. Рядом с ней обозначились хорошо знакомые черты моего двоюродного деда темная змееподобная лента, плавно изгибаясь, потянулась от него к моей постели... Но тут, к моему ужасу и отчаянию, ход событий был грубейшим образом прерван. Я почувствовал запах дыма, а затем характерный треск горящего дерева. С улицы донесся голос Роды. -- Адам! Адам! -- кричала она. Видение начало на глазах распадаться. Последнее, что я успел заметить, было выражение дикой ярости на призрачном лице Урии Гаррисона; его спутница из очаровательной девушки в один миг превратилась в кипящую от бешенства старую каргу. Но мне теперь уже было не до них. Бросившись к окну, я распахнул его настежь и что было силы завопил: -- Рода! Моя тревога оказалась напрасной -- она позаботилась обо всем. К подоконнику была приставлена садовая лестница. Старый дом сгорел дотла вместе со всем содержимым. Пожар, однако, не внес изменений в порядок наследования. Мистер Сэлтонстолл подвел под это дело юридическую базу, пояснив, что я исправно выполнял последнюю волю моего деда вплоть до момента, когда не зависящие от меня стихийные обстоятельства сделали дальнейшее ее выполнение невозможным. Итак, я унаследовал земельный участок, тут же выгодно сбыл его с рук, и вскоре мы с Родой поженились, несмотря на все вполне очевидные недостатки ее характера. -- Я сама подожгла дом, -- сказала она мне после. Оказывается, в тот день, прихватив мои записи, она отправилась в библиотеку Мискатоникского университета, знаменитого своей коллекцией редких старинных книг. Просмотрев те из них, которые имели отношение к колдовству и демонологии, она заключила, что призрак, населяющий дом, являлся духом Урии Гаррисона. По ее словам, тот самый пункт был внесен в завещание единственно для того, чтобы какое-то время держать меня в пределах досягаемости потусторонних сил, поскольку старый Гаррисон намеревался -- ни много, ни мало -- завладеть моим телом, изгнав из него мою "сущность" и заменив ее своею собственной. Женщина эта якобы была суккубом, возможно, его повелительницей, а мышиная нора являлась выходом в другое измерение. Вот уж воистину -- доверьте дело женщине, и она вмиг состряпает вам романтическую историю даже из такого, казалось бы, совсем не подходящего материала. Суккуб -- это же надо придумать! Временами ее рассуждения начинают действовать мне на нервы. А иногда я и впрямь сомневаюсь -- кого я, в конце концов, такой: Адам Дункан или Урия Гаррисон? С Родой на эту тему лучше не заговаривать. Один раз я попробовал, и вот что она мне ответила: -- Знаешь, Адам, тебе этот опыт в чем-то даже пошел на пользу. Нет, что там не говорите, женщины -- создания нерациональные. Рода упрямо не желает отказываться от этих нелепых суеверий. К сожалению, я не могу предложить ей более разумную, научно обоснованную версию происшедшего. Я все ищу и не нахожу ответа на те вопросы, что порой задаю сам себе, сидя в одиночестве и вспоминая странные события, участником -- или жертвой? -- которых мне однажды случилось стать. Рассказ опубликован во 2-ом томе полного собрания сочинений Г.Ф. Лавкрафта (МП "Форум" совместно с фирмой No2 "Техномарк", Москва, 1993). Перевод В. Дорогокупли

 

Сайт управляется системой uCoz